Еще одно такое же истинное положение гласит: «Как правило, для шизофренической болезни присущи фундаментальные и характерные изменения мышления и перцепции, а также эмоций, которые становятся неадекватными и уплощенными». Так сказано и в учебной литературе, и при всей правильности, корректности и разумности этой формулировки она все равно воспринимается как насмешка. Кто, в сущности, должен решать, какое чувство в тот или иной момент является адекватным?
Я помню серую мглу, охватившую все вокруг, особенно в последнее время перед тем, как выяснилось, что я больна. Я помню, как мир утратил все краски, и я боялась — а вдруг я уже умерла. Я не была уверена в том, существую ли я вообще по-настоящему или я всего лишь чья-то фантазия или персонаж из какой-нибудь книги. Потому что вокруг была такая пустота и все было таким серым. Я полагаю, что это можно описать как «уплощенность эмоций». Кроме того, я знаю, так как проходила это по специальности, что этот период серости, пустоты, ухода в себя и измененности чувственных восприятий в психологии обозначается термином «продромальный синдром», под которым подразумевается период непосредственно предшествующий началу болезни, что этот период имеет некоторую продолжительность, и в некоторых случаях иногда проходит два или три года, прежде чем окружающие замечают в человеке какие-то изменения. Продромальный синдром. Серость. Оба слова описывают одно и то же состояние, однако между ними существует огромное различие. С одной стороны, клиническое описание, с другой — описание пережитого состояния. Одно и то же, но в то же время не одно и то же.
Я помню также смерть одного из врачей, он умер внезапно и неожиданно. Я его не знала, но другие в отделении знали его, они говорили, что он был хороший человек, и плакали. А я смеялась. Я испытывала глубокий и искренний стыд, но не могла удержаться от смеха или сказать, как горько я сожалею о том, что смеюсь. Наверное, это можно описать как «неадекватность эмоций».
Я знаю, что видела волков и слышала голоса, и что дома вокруг порой становились такими громадными и страшными, что я боялась идти по улице и не могла сделать ни шагу, это продолжалось подолгу, и я опаздывала на работу. Слова из моих уст иногда превращались во что-то непохожее на норвежские слова, а в виде такого же непонятного хаоса, каким был тогда мой мир: «nagano ganlinga boskito te noriva». И я помню, что я думала тогда, будто мои мысли и поступки могут на расстоянии влиять на других людей, и они могут умереть, если я не начерчу кровью вокруг себя круг на полу и не буду сидеть в нем неподвижно, пока голоса не разрешат мне переступить через этот круг. Я согласна, что это можно описать как «фундаментальные изменения мышления и перцепции».
Я никоим образом не хочу сказать, что ощущала все описанное как нечто нормальное, здоровое или желательное. Я была больна, очень больна и находилась в помешательстве, и мне было от этого плохо. Я испытывала страх, тоску, злость и отчаяние. Но я — это была я. А мысли и чувства, которые я испытывала и выражала, по-прежнему были понятными, и в них была не болезнь, а мое «я».
Понятие «шизофрения» было выработано более ста лет назад, но до сих пор остается еще во многом невыясненным, что же, в сущности, представляет собой эта болезнь и чем она вызывается. Однако, несмотря на то, что причины таких симптомов, как нарушенное мышление, искаженные представления и галлюцинации еще не выяснены, на практике приходится искать к ним какой-то подход. И он может быть разным. Можно рассматривать симптомы как некий содержательный язык и находить скрытые связи, например, между волками и волчьим временем, между Капитаном и контролем, между пустотой и утратами. Можно понимать симптомы как безъязыкость и печальный язык, и связывать их с жизненной ситуацией и коммуникативными возможностями пациента. А можно рассматривать симптомы как выражение того, что ему остается, когда утрачено все другое, они — это единственная синичка и пришедший на помощь волк.
Но главный смысл в том, чтобы все эти подходы были полезными и правильными. Возвращаясь мысленно к своей собственной истории и думая о пациентах, с которыми мне доводилось встречаться сначала как с товарищами по несчастью, а позже в качестве тех, кого мне самой приходилось лечить, я ясно вижу, что для одного и того же симптома, у одного и того же лица возможен любой из этих трех подходов, смотря по тому, в какой конкретной ситуации возникли симптомы. Но первый подход — самый главный и самый важный. Именно он направлен против «болезни»: в голове царит хаос, и человек сам толком не понимает себя и других людей, кроме того, ты не можешь высказать себя так, чтобы это было понятно тебе самому или другим людям. В этом заключается главная беда. Но как только она появилась, вслед за ней появляются и другие вещи, и болезнь обрастает прямыми и косвенными последствиями.