Выбрать главу

Прохожу мимо мрачного ущелья, через которое идет тропа к Лене-реке, всего четыре часа ходу. У меня была возможность туда сходить, но я передумал — есть физический предел и у моего организма. Кроме того, впечатления обо всем, что со мной произошло, были настолько сильны, что, добавив еще, можно перебрать.

Над ущельем висит неприветливая серая туча. Холодно, сыро и неуютно. Место серьезное и на редкость мрачное. Интересно здесь побывать, но не жить. Во всяком случае, я бы не хотел.

Мыс Покойники вместе с избами на нем скрылся из виду, и я снова — один. Иногда бывает просто хорошо: ни о чем не думается — просто гребу и существую. Но случается так, что мысли начинают как бешеные носиться внутри головы: их не запомнить просто так, если не стараться специально. Иногда что-то записываю по вечерам — не все, конечно, а только то, на что хватает терпения и сил.

Рассказы о своих мыслях — это палка о двух концах. С одной стороны, интересно, конечно читателю узнать, не только что делал путешественник, но и о чем думал. Но с другой стороны мысли странника не всегда о смешном, а это не всем по вкусу. Мне интересней всего читать, о чем думал и что чувствовал путешественник, поэтому я, перед тем как сесть за книгу, решил не стесняться писать про то, что у меня в голове тогда было.

Откуда у человека возникает неудержимая тяга к путешествиям, к передвижению, к странствию? Дурь это, блажь, потребность или что-то еще? Что же такое странничество, есть ли в этом смысл, или это просто так? Мы обычно теряемся среди известных слов, не понимая их смысла до конца: туризм путаем с путешествием, путешествие — со странствием, странствие с бродяжничеством, скитанием и паломничеством, а увлеченные восточной философией запросто могут назвать странника санньясином.

Народ о странничестве только слышал, но толком ничего не понимает и не знает, когда это началось, продолжается ли и должно ли быть.

Расскажу сказку. Она не интересная и не поучительная и воспринимать ее, по моему, тяжело. Я даже хотел ее выкинуть и уже выкинул, но потом все-таки оставил — пусть будет.

Сначала это было Ничто, и это Ничто преспокойно в таком состоянии находилось бы, не случись с ним Печаль о Несуществующем. Так произошла Двойственность, и сразу же Печаль о Несуществующем породила Радость Постижения Всего Сущего, которое таким образом уже начало Быть. Идея Быть произвела Пространство и Время для удобства восприятия того, чем все это будет заполняться. И заполнилось все это Двойственностью, которая произвела Материю и Дух. Пространство, время, материя, дух не могли сдержаться и создали весь мир с тьмой вещей и поднебесной. Из простого появилось куча сложностей, которые имеют свойство размножаться.

Бесконечно долго так продолжаться не могло, иначе первоначальное Ничто оказалось бы позабытым, и стало бы ничем. Двойственность, задумавшись над рождением Мира произвела Смерть, поэтому все рождается и умирает.

Все существует по отдельности и вместе одновременно: рождение и смерть, печаль и радость, добро и зло, знание и неведение.

Неведение так же важно для мира как знание. Неведение порождает страх, а страх — бесстрашие.

Страх получается тогда, когда мы перестаем отрицать все что есть и чего нет. Если мы не способны смириться с отрицанием воли к жизни — возникает страх смерти. Все наши несчастья таким образом возникают: не видя Двойственности, мы стремимся приобретать и получаем утрату, устремляясь к радости, — приобретаем печаль, взалкав счастья, — страдаем. Цель порождает страх, страх не достигнуть цели. Этот страх никогда не исчезнет, пока мы не утратим цель. Цель также важна, как и утрата ее, она нужна нам для того, чтобы иметь, испугаться и после отказаться от нее, обретя бесстрашие.

Чтобы собрать разбросанный по кусочкам мир, мы должны составить его из противоположных частей.

Странствие — одна из потерянных человечеством частей целого. Без него не собрать мир заново, чтобы потом он снова разобрался.

Жизнь наша — сплошное целеустремление в материальном и духовном. Мы устремляемся к чему-то конкретному, забыв о его отрицании с помощью противоположности. Сделав приобретение — забываем освободиться от него, родившись раз, — забываем о смерти, сосредоточившись на зле, — забываем о доброте и наоборот и т.д.

Странствие — это дополнение нашей жизни до единого прекрасного целого с помощью отрицания привязанности к месту, к дому, к людям, к материальному, к цели. Отсюда рождается любовь к миру.

Насупротив целеустремленности в каждом из нас возникает неудержимая тяга к перемещениям по планете без особого смысла. И коль скоро она не осознана, мы пытаемся успокоиться разными приемлемыми способами, кто на что горазд.

Но устремляясь в путь, никак не можем оставить в покое цель по привычке: мы хотим покорить, преодолеть, отдохнуть, познать. Все это важно, но мы забываем, что также важно этому и не быть.

Часто неудержимую тягу к странствию используют не так. Многие стыдятся естественного желания оставить привычную жизнь и отправиться ко всем чертям, и чтобы как-то оправдаться перед обществом, придумывают цель. И вместо странствия получается путешествие или туризм. Это трусость. Перед обществом не надо оправдываться. Оно все равно будет недовольно. Странствие отрицает общество. В свою очередь общество не остается в долгу и относится к странствию как к пережитку.

В старину под странниками понимался вообще всякий сброд по большей части. Путешественники практически приравнивались к странникам, а единственная попытка как-то осмыслить странничество была предпринята весьма категоричными личностями, которые в своем прямолинейном отрицании всего и всяк дошли до полного идиотизма. Это беспоповцы. Они считали, что миром правит антихрист, и что всякое подчинение власти — смертный грех. Оттого-то и надо до конца дней своих скитаться по свету и быть схороненным в лесу в неизвестном месте.

Странничество обязательно должно быть, как тот неизвестный элемент в таблице Менделеева, о существовании которого можно догадаться по пропущенной пустой клеточке. Странничество необходимо, чтобы человек мог осознать мир и себя.

У индусов в этом вопросе больше порядка, чем у нас, славян. Они изобрели санньяс — полный отказ от семейной и общественной деятельности с тем, чтобы овладеть наконец своими чувствами и целиком отдаться служению Богу. Это очень близко к отшельникам, живущим в уединении ради спасения души.

Сейчас у нас отшельников можно найти разве что в словарях или они возникают против доброй воли, а это не считается.

Странничество — это не санньяс, которому мир уже не нужен по существу. Странничество — это не отшельничество, потому что отшельники ведут оседлый образ жизни. Странничество — это не бродяжничество, потому что бродягами становятся поневоле. Странник не путешественник и не турист, потому что последние оба целеустремлены.

Вместе с этим странничество — это санньяс, потому что оно отрицает выгоду, семейную и общественную деятельность. Странничество — это отшельничество, потому что странник должен быть одинок. Странник — это бродяга, потому что покинул место оседлости и скитается по чужбине. Странник — это путешественник, потому что также познает мир, который открывается перед ним во всей красе и многообразии.

Странствие — это крик души о свободе, об освобождении от привязанности к тому, что тленно. Странствие — это искусство быть собой. Странствие — это путь спасения от общественного идиотизма. Странствие — это искусство быть свободным. Странствие — это любовь к людям через отрицание общества.

Конец сказки.

Прохожу мыс Большой Солонцовый. Море, слава Богу, тишайшее, но в небе творится что-то невообразимое. Исполинские колокольные облака висят над горами. Они как будто специально сделаны такими лишь для того, чтобы пугать народ и придумывать легенды про души, их населяющие. До полудня облака просто растут и молчат, а погодя, как следует сосредоточившись, начинают громыхать, соревнуясь между собой, кто сильней ухнет.

Выглянуло солнце и все вокруг преобразилось по-летнему. Знаю, что это ненадолго. Накатил туман, и я попадаю в волшебную страну, полную неожиданностей: что в следующий момент покажется передо мной — неизвестно. Первой появилась валяющаяся на берегу коряга причудливой формы, похожая на скелет доисторического животного.