Ниже — акулы, грузчики. Исполнители приговоров-расправ: убить, избить, опустить. Не всегда жулик или вор может или хочет сам, своими руками, расправу учинить. Зачем, если есть грузчики. Права: как у блатяка, но … правильно — пожиже. Обязанности: кроме названного, для чего они есть, те же, что и у блатяка — но побольше, погуще.
Еще ниже есть тонкая прослойка мнящих о себе. Что они блатные (в общем значении). И не сильно их в этом разуверяют. Если они из стойла своего (из своего социального места) не выйдут. Это блатные шестерки, их еще раньше шустряками называли, а кое-где и сейчас так кличут. А еще их в зоне шакалами кличут. Этим все и сказано. Шакалы! Обязанности: позвать кого-нибудь, грузчику помочь, на шухере (карауле) постоять, шестерку настоящую, из чертей, проконтролировать, петуха привести, что-то отнести, и не запалиться (не попасться), и не спалить (ментам не отдать) то, что нес. Много обязанностей у шакалов, много. А прав так себе: пожрать, что после хозяев осталось, да чайку перепадет, да курить… Еще чего-нибудь. Негусто.
Подняться внутри касты блатных можно на лишь на одну, следующую ступень. Все впереди и в руках твоих, отсидишь еще пару раз, наработаешь авторитет и получишь следующее и последнее звание. За выслугу лет и безупречную службу. Если за какой-нибудь косяк не оттрахают или в черти не выгонят. Только на одну ступень. Шустряк — в грузчики. Грузчик — в блатяки. Блатяки — в жулики. И все. Ну, особо даровитые и хитрые из жуликов — в Воры. Жесткая структура и недаром она придумана, недаром. На каком уровне показал себя, на какой крутизне держишь себя — тем тебе и быть. Ну, а следующее звание – как награда и как резерв. Надо же пополнение делать! Социальные игры, но опасные для жизни и здоровья. Есть, конечно, люди, не играющие в эти игры, хотя сидят вместе со всеми. Но это одиночки и никто им не завидует, и стать таким можно, если крепок телом, но главное — духом! Ведь в тюряге ценится не сила, а дух и хитрость.
Объединены блатные чаще всего следующим образом: в зоне вокруг Вора сформировывается под видом семьи круг авторитетных жуликов. Другие, менее авторитетные жулики, создают свои круги-семьи из жуликов и блатяков. Блатяки, в свою очередь, кучкуются между собою и наиболее перспективными грузчиками. Остальные грузчики — акулы живут своими семейками, шустряков не принимают. Те варятся в своем соку. Это — основное, конечно, жизнь многообразна и многолика, часто подкидывает различнейшие сюрпризы, но… Основа чаще всего остается вышеперечисленной.
Путь на почти вершину можно проследить по жизни Кости-Крюка. Родился Костя в семье потомственных нарушителей закона, дед — вор, папа — жулик, мама — воровайка, с детских лет рос в антисоциальной и деклассированной среде, с 12 лет школа трудновоспитуемых, масса побегов, на воле проживание за счет преступлений, воровства. В 14 лет — первый суд, первый приговор — два года в воспитательно-трудовой колонии, в неполных семнадцать второй суд — три года в ВТК усиленного режима, побег, через полгода снова суд — пять лет исправительно-трудовой колонии общего режима (для определения режима судимости до совершеннолетия не считаются). Отбыл, освободился, снова суд, два года с небольшим пробыл на воле. Пять лет строгого режима. Освободился. Суд. Семь лет. Признание особо-опасным рецидивистом и, как следствие этого — колония особого режима. Освободился в сорок лет, имея за плечами двадцать один отсиженный год! Да не просто отсиженный, а без единого косяка, с массой ШИЗО (штрафной изолятор), ПКТ (помещение камерного типа — разновидность карцера), два раза его направляли на тюремный режим как злостного нарушителя, отрицательного осужденного, не встающего на путь исправления… А на воле — квартирные кражи, сходки, поддержка воровских традиций, активная жизнь жулика. Ну кому, если не ему, не Косте-Крюку, быть принцем крови, быть Вором! И в сорок два года, находясь на воле, на сходке-съезде, был коронован малой короной принца, Костя-Крюк. Так он стал Вором. И целых десять лет пробыл на свободе. Секрет прост — принцы не работают, то есть сами не воруют. На это есть жулики, смотри выше, и так далее… Костя-Крюк лишь руководил, организовывал, направлял, реализовывал. И получил за это по заслугам. Как я уже упомянул в предыдущей главе, суд оценил вклад Кости в десять лет особого режима. Вору — ворово или воровское…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Захожу в гостеприимно распахнутые двери.
— Всем привет. Ох попал — блеск!
— Нравится? — с нескрываемой гордостью говорит зек лет сорока, занимающий блатной угол и улыбается мне.
— Нравится, нравится, а вот место свободное не по нюху, — указываю на свободную верхнюю шконку, стоящую впритык, вплотную к параше.
— Что так? — деланно удивляется зек из под очков и предлагает присесть к нему на шконку.
Присаживаюсь, оглядываюсь с любопытством. Шпаны явно нет, хата маленькая, я — двенадцатый, все на виду. Все люди солидные, лет за сорок, за пятьдесят. Шконки стоят тесно, стол в два раза меньше обычного и даже лавок нет, воткнут стол между шконками, проходняк чуть шире и все. А параша не у двери, как обычно, а аж в дальнем углу расположена. И вообще, хата вытянута не от двери к окну, а вдоль стены с дверью. Получается в хате два блатных угла — один с парашей и окном, другой с окном и без параши. Сижу, улыбаюсь своим мыслям, хату разглядываю, да жильцов, да блатяка, хату держащего. В одном трико сидит на шконке, не одной наколки нет, не видать, очки на носу поблескивают.
— Налюбовался? — интересуется зек. Я в ответ — вопрос:
— Что за хата, если не секрет?
А зек морщится:
— Здесь на жаргоне никто не говорит и тюремные правила, уголовно-тюремные, здесь не соблюдаются.
Я в шоке: куда попал, не пойму? Зек, видя мою растерянность, поясняет обстоятельно:
— Здесь сидят люди, осужденные к различным срокам общего режима за расхищения, организацию подпольного производства и прочий, преследуемый по закону, подпольный бизнес. Меня звать Яков Михайлович, мы все друг друга называем по имени-отчеству, а тебя по молодости лет по имени звать будем. По какой ты статье и как тебя звать?
Это что же получается — всех по отчеству, а меня, как Шарика дворового, ну расхитители, я вам сейчас такое устрою:
— Я буду спать на твоем месте, оно мне нравится. Звать меня — Профессор, прощу обращаться почаще и на Вы. Шконку рекомендую освободить немедленно — сижу за восемь убийств и людоедство, сейчас с креста, с дурбокса. Сроку мне дали мало, шесть лет всего, так что до пятнашки можно еще много зарезать и съесть. Все понял? — выкатываю по блатному глаза и пялюсь на Якова Михайловича.
Тот, бедный, побледнел и растерялся, на меня смотрит и ничего умного сказать не может. Откуда то со стороны доносится очень вежливое:
— Извините меня, что я вмешиваюсь в ваш разговор, но в УК РСФСР нет статьи за людоедство…
Я медленно поворачиваю голову к говорящему, до конца выдерживая роль:
— Нет? Так это в УК РСФСР нет. А в УК Марийской автономной области есть.
Зек, вздумавший меня поправить, толстый лысый пожилой дядька, растерянно спрашивает:
— А разве в Марийской автономной области судят не по УК РСФСР?
— Нет. По-своему, там ввели эту статью в связи с участившимися случаями. Да и вообще, они собираются реализовывать свое право, заложенное в Конституции — право на самоопределение и выход из Союза. Но своей тюряги не имеют, вот и присылают на Новочеркасск, — под дружный общий смех заканчиваю я. Хохочут все: и Яков Михайлович, и толстяк, и я, и вся хата расхитителей.
Насмеявшись вволю, я вновь становлюсь серьезным и, вспомнив Костю-Музыканта, начинаю по новой:
— Но если серьезно, уважаемый, то спать мне там, — машу рукой в сторону параши, — не положняк, а почему — расскажу позднее. Но я не хочу обижать сирот, на киче чалившихся по первой. Вот вам, милейший, сколько пасок на венчанье поп с кивалами отвалил?
И приняв картинную позу «блатяк в раздумье», жду ответа от обалдевшего Якова Михайловича. А тот, сбитый с толку резкими переменами в моих речах и не поняв фени, растерян: