Отец Хелен, очевидно, достаточно долго обдумывал побег дочери — во всяком случае, приготовил море тёплой одежды. Всё — от свитеров, шарфов и неожиданно тёплых сапог до варежек. И даже пару запасных пуховых платков — на всякий случай. А так же, некоторое количество еды. Конечно, это было крайне предусмотрительно с его стороны в том случае, если двоим ребятам удастся достигнуть выхода из подземелий. А если нет? Что тогда? Танатос старается как можно меньше думать об этом. Они прорвутся. Обязательно прорвутся. Иначе никак не может быть. Главное — бежать. Постоянно бежать. Бежать и не оглядываться, не смотреть назад… Иначе — смерть. Смерть подстерегает на каждом шагу, неустанно крадётся следом и, если они остановятся хоть на минуту, уж точно настигнет их. Постоянная, непрестанная погоня — в этом вся жизнь. Скрыться за этим поворотом, пролезть через узкий ход и побыстрее спуститься по узенькой лестнице.
Танатос знает подземелья довольно неплохо. Как и практически все послушники. Знает места, где можно укрыться, знает, куда бежать, где путь до свободы короче, а где — безопаснее. Конечно, без Хелен сделать это было бы куда проще — эта девчонка мешает ему, тянет назад, не поспевает… И зачем он тащит её за собой? Может быть, правильнее бросить её где-нибудь, когда он доберётся до выхода — на одной из лестниц столкнуть её, чтобы разбилась, а самому убежать… Кто знает — когда его хватятся? Неизвестно, что всем говорит этот проныра Евискориа. Может быть, чтобы запутать следы, вообще, говорит, что его дочь сбежала одна, а тогда…
Тогда Танатоса могут не хватиться ещё пару недель… А когда хватятся — искать его будет уже поздно. Всё словно бьёт в набат, предупреждая о грядущей катастрофе — страшной, мучительной кончине, о крови, льющейся рекой, о боли, об ужасе и страшных воплях, которые всегда сопровождали казни в ордене.
И всё же звучит в голове мысль — всё обойдётся. Потому что всегда обходилось.
Должно быть, Хелен так не думает, так как её порядочно трясёт, да и бледна эта девчонка почти так же, как трупы в шахте. Ей-богу, не знай Тан, что Евискориа вполне живая, ему было бы страсть как любопытно узнать, как же она двигается и говорит, на какой именно магии! Хелен слишком бледна, а пальцы у неё совсем холодные — Танатос едва не вздрагивает, когда приходится взять девочку за руку. Он тянет её за собой в то укрытие, которого в плане отца этой девчонки нет. И всё же, Тан уверен, что его выбор верен. Он ждёт, пока жрецы и послушники пробегут по этому коридору, когда обыщут его. Хелен дрожит и всё крепче прижимается к нему.
— Как только они пробегут мимо нас, нужно будет чуть-чуть подождать — и бежать быстрее, — шепчет ей Танатос. — Твой отец сказал, что неподалёку здесь есть лаз. Мы проберёмся там и убежим.
Испуганная Хелен лишь кивает. Должно быть, ей очень страшно. Страшно — до дрожи в коленях, до замирания сердца… Куда более страшно, чем Танатосу, привыкшему к постоянному ожиданию смерти, к постоянной опасности разоблачения, к вечному риску совершения глупой ошибки, которая может стоить ему жизни. Тан привык, что всё обходится, но она не привыкла. И, возможно, в этом таится ещё неизвестная им проблема. Один хороший человек как-то сказал маленькому Танатосу Толидо — он ещё не был тогда послушником, — что счастье на стороне уверенных людей. Что, возможно, уверенность в том, что всё будет хорошо — потому что все вокруг человека, уверовавшего в собственное счастье и благополучие, начинают верить в это, пусть и не осознавая. Тану было всего четыре года, когда он слышал эти слова, но… Почему-то тот человек запомнился ему. Его называли Драконом, хотя мальчик никогда не мог понять почему.
Идти нужно выше. Подниматься на самый верх — по слухам один из запасных выходов находится именно там. И совершенно не нужно вспоминать, что говорил отец Хелен — через основной вход им не выбраться. Там, наверняка, скопилось уже много стражи. Не всякий раз приготовленная жертва сбегает, но жрецы подготовились и к такому варианту развития событий. И Танатосу совсем не хочется попасть под раздачу. В конце концов, он не хочет отвечать головой за чьё-то спасение.
Так что, остаётся лишь брести по тёмному коридору и стараться не запнуться, не попасться в скрытую ловушку, не наткнуться на кого-нибудь из стражи. Скорее всего, здесь никого не окажется. Но Тан достаточно хорошо знает орден. И он не может быть уверенным полностью в том, что на этом пути им не встретится ни одной ловушки. К тому же, так темно… Брести в полной темноте не слишком приятно. И если Танатос уверен, что в конечном счёте сумеет добраться до заветной двери, то Хелен может потеряться по дороге. Должно быть, девочка это чувствует, потому как Тан слышит её напряжённое дыхание. Пожалуй, можно даже сказать, что дышит она слишком уж громко. Но это точно она — уж Толидо сможет различить её дыхание и дыхание кого-нибудь из послушников или жрецов.
— Я ничего не вижу, так что, будь добра, держись за меня, — говорит ей юный послушник. — Так ты не потеряешься.
У них нет факелов — это могло бы привлечь к ним совершенно ненужное внимание со стороны жрецов. Идти приходится на ощупь. Это опасно. Но куда менее опасно, чем идти и чем-то освещать себе дорогу. Идут они слишком медленно. Куда медленнее, чем на то рассчитывал Танатос изначально. Но быстрее идти нельзя — на их пути уже встретилось четыре ловушки, которые удалось кое-как обойти, а если ускорить шаг, в полной темноте можно не заметить то, что просто необходимо увидеть, если ты собираешься жить.
Так что, девочке ничего не остаётся кроме того, как схватить своего вынужденного попутчика за рукав куртки. Танатос не пытается её отстранить, хотя не слишком любит прикосновения — три года жизни в ордене научили его не доверять людям. И, опять же, плохо, что она касается его через куртку. Если бы касалась его руки — Танатос бы мог знать наверняка, что его касается именно Хелен.
— Не стоит бояться, — говорит мальчик. — Всё пройдёт хорошо. Нас не убьют сегодня. Всё с нами будет нормально, слышишь?
Уже перебравшись через обрушившуюся колонну, Танатос краем глаза замечает незнакомую тёмную фигуру и вздрагивает от ужаса. Что-то лежит рядом с этой тенью — нечто, похожее на булаву. А у Тана с собой даже ножика нет! И это совсем ужасно, если неизвестный окажется кем-то, кого можно было бы победить, имея только нож.
Но голову мальчика не покидает мысль — всё обойдётся. Всё всегда обходилось, и сегодня всё обойдётся.
Хелен прячется за его спину. Цепляется за его руки и дрожит от ужаса. Если честно, Танатосу это не слишком приятно. Он старается выглядеть как можно более спокойным сейчас, а Хелен ему так мешает! Тан старается разглядеть получше человека, тень которого мелькнула рядом с ними.
Но человек, которому принадлежит тень, так напугавшая беглецов, сам вздрагивает и шарахается куда-то в сторону. Танатос делает резкий шаг вперёд и понимает, что тот, кто прятался рядом с упавшими колоннами, вообще имеет смутное отношение к ордену и тому, что творится здесь.
Незнакомец оказывается мальчишкой не старше четырнадцати или пятнадцати лет. Худым, нескладным оборванцем. Таким тщедушным на вид, что даже Хелен под силу его одолеть сейчас. У него синяки и ссадины на потрескавшихся от холода руках, двигается он как-то слишком неловко, словно бы что-то болит, а от голода у него, очевидно, и вовсе нет сил лишний раз шевелиться.
— Ты кто? — настороженно спрашивает послушник. — И почему здесь оказался?
Страх сам собой пропадает. Танатос чувствует, что скорее злится, чем боится этого оборванца. В груди просыпается какое-то раздражение — подумать только, они с Хелен чуть не умерли со страху, а оказалось, что испугались они того, кого вполне можно победить их общими усилиями. Этого мальчишку совсем не стоило бояться. И Тану почти обидно за то, что он позволил Хелен так хватать его сзади за плащ — кто знает, не испортится ли от этого его одежда, а им ещё столько бродить по холоду.
— Я Йохан, — говорит мальчик. — Здесь тепло, а снаружи очень холодно. Поэтому я пришёл сюда.