(О, реквием чистым потокам,
О, реквием честному сердцу,
упавшему вниз
за клубком желтых ниток
в распутицу
поющей распутство весны).
Иголки
Входили в лохматую ткань облаков
Языками дрессированных птиц-пересмешниц,
Но сталь была ощутима -
и
Воздух боялся уколов, грозил нам удушьем
(параноидальное сальто
несостоявшегося самоубийцы,
пирамидальные тополя стерегут
методичных цикад,
ад челночного рейса желаний похож
на разворованный ГУМ).
Шар из огня мчал на нас, пожирая,
как хлеб, самолеты,
Мы звали июльское утро в свидетели (1)
смерти
черты горизонта –
Синий цвет замыкался на красном:
сиреневый куст был разбрызган (2)
по белым холстам всех Европ и Америк.
Мы слишком долго трудились над небом,
Чтобы, вернувшись,
уверовать в землю.
О, боги джинсовых изломов!
Вы сделали нас из капель абсурда,
нарушенных аппликатур на листах резолюций
(глина - вода - глина - вода –
грязь - и - руки –
вдрызг - бутылка - глаза –
полотняный мешок –
с - нелущеным горохом
- душа).
О, боги оранжевой строчки на синем тряпье!
За какие грехи человека
вы
посеяли нас в ЭТУ почву?
Момент узнавания каменных стен -
момент пробужденья –
и -
Как надпись "Бомбоубежище" - Ненависть.
Она равнозначна смерти оркестра.
Мы сначала разбили свои инструменты
из нескошенных стронцием звезд.
Потом мы разучились носить амулеты
из нот на запястье,
И наши глаза не смотрели внутрь -
Звери цвета поющей реки
увозили на спинах
из наших сердец
серебристую пыль
с
янтаря винограда.
На небо нас вновь не пустили -
мы отчаянно пахли землей,
На земле нас ломали, как ветви -
потому, что мы знали, вкус неба...
Но поколенье идущих по колено в грязи
ищет золото не под ногами,
А срывает его, не спросив разрешенья
цензуры,
С того неизвестного звука, что считается
высотой.
Дирижерская палочка - в пепел,