Мы с Пухом, в отличие от школьной поварихи и приходящего стричь газоны садовника, не удивились. Лена всегда говорила, что она дочь богатых родителей. Это вполне объясняло, почему она не захотела забирать свои вещи. Зачем ей казенная одежда и помада, которую мы с Пухом купили ей на день рождения? Ее ждет новая жизнь, когда всего будет в достатке. Вот только о родственниках она никогда не упоминала.
Елену Корз мы между собой называли Белая кость или просто Косточка. А все из-за того, что, когда мы, будучи пятнадцатилетними подростками, попали в таинственную школу, она держалась от нас в стороне и чуть что напоминала: «Я белая кость по сравнению с вами, нищебродами».
Мы с Пухом понимали. Белая кость сделалась сиротой в результате несчастного случая с родителями. Партнер отца по бизнесу подсуетился и, оформив опекунство, легко согласился, чтобы Ленку забрали в элитную школу, ставшую в итоге для нее тюрьмой. Своенравная, гордая, любящая задирать нос, она откровенно страдала в заточении, тогда как нам – мне и моей лучшей подруге Насте Обуховой, казалось, что мы попали в рай. Не хватало только купать нас в шоколаде, чтобы мы почувствовали себя наверху блаженства. Косточка общалась с нами лишь потому, что больше не было с кем.
***
– Тебе нравится? – голос Федора выдернул из воспоминаний. Он, пытаясь развязать узел на галстуке, дернул за волосы раз, второй, третий, что заставило меня зашипеть.
– Ай, больно! – я схватила его за запястье и крепко сжала, чтобы он перестал снимать с меня скальп. В лицо дыхнуло чесноком. И это заставило меня открыть глаза. Чтобы от Феди, всегда пахнущего дорогим парфюмом, разило так по-плебейски?
Разочарование скрутило желудок судорогой. Никакого сказочного дома с колоннами.
Над головой лишь звездное небо, и потуги человека, которого я цепко удерживаю за руку, вырваться.
– Кто ты? – прошипела я, извернувшись всем телом, чтобы не оставаться в невыгодной для драки позиции. По толщине запястья уже поняла, что передо мной или совсем уж субтильный мужчина, или девушка.
Незнакомец оказался мальчишкой. Он выразительно шмыгнул носом.
– Тетка, есть что поесть?
– Какая я тебе тетка? – я разжала пальцы, и малец, кривясь в лице, потер запястье. Знаю, знаю, дорогой. У меня крепкая хватка. Сим Симыч говорил, что мне бы на соревнованиях по армрестлингу выступать. Я только кивала и лыбилась в весь рот. Супер-цепкость у меня развилась еще в детстве. Жизнь в коммуналке на десять семей научила. Проще было отрубить мне руку, чем отнять то, что я считала своим. – Печенье будешь? Правда оно все раскрошилось, но так и быть, поделюсь.
Я развязала свою «сумку», повозилась с молнией, вытаскивая из нее мои же запутавшиеся волосы. Вот, оказывается, почему было так больно: засранец хотел меня, спящую, обокрасть.
– Тебя бы без ужина оставить за то, что берешь чужое без спроса, – проворчала я, разворачивая пачку с печеньем.
– Меня уже оставили без завтрака и обеда. До утра не дотянул бы, помер от голода, – голос врунишки, кого чесночное дыхание выдавало с головой, был вполне бодр. И жевал он не жадно, собирал крошки с ладони с достоинством.
– Как зовут?
– Дай-ка.
Я не поняла, показала пустую упаковку от печенья.
– Не дам. Кончилось.
– Нет, не дай-ка, а Дайко. Имя такое. Вполне распространенное.
– А-а-а-а. А меня зови… – тут я зависла. Чужая страна, мало ли как тут принято обращаться с нелегалами. Назовешь кому-нибудь паспортные данные, а потом попадешь в розыск как преступница, незаконно пересекшая границу. Доказывай потом, что машина увязла в скале, а жениха унесли драконы. – Меня зови Шило. Имя такое. Не вполне распространенное.
– Это не то ли самое, что в заднице? – хмыкнул мальчишка.
– То самое. И не дай бог, чтобы это была твоя задница.
Шилом меня прозвали еще коммуналке. Весело мы тогда жили. Баб Нюра – единственная родственница, и то не шибко родная, поскольку оказалась сестрой моей бабушки, работала на заводе. Мать и защитница всех сирых и убогих, помнящих еще профсоюз, а потому находивших в ее лице рупор народа, числилась суровой вахтершей. Генеральный директор знал, что враг не пройдет, а потому вздрагивал, если только представлял, что по какой-то дурости вручит бабе Нюре ружье. Она заправски отстреляла бы всех несунов, которых и без оружия лихо обезвреживала. Если кто-то из рабочих вдруг переводился в другую смену, его сразу «брали на карандаш» – это ее выражение, поскольку понимали, что воровать хочется, а баб Нюра не дает. Проще перейти в смену вахтера Рустама: тот хоть и выглядел грозно с чисто выбритым черепом и с самой настоящей кобурой на поясе, хранящееся там «оружие» – сотовый телефон, вытаскивал лишь для селфи с хорошенькими лаборантками или раздатчицами.