Кондрашов, морщась от боли в голове, полез в вагон за документами.
Пока он ползал, ушлый сержант умудрился уже проверить наличие личного состава. Все были целы и здоровы. Не хватало только одного бойца.
– Рядовой Тиунов пропал, товарищ лейтенант!
– Как пропал? Куда пропал? – забеспокоился Кондрашов. Еще не хватало бойца потерять…
– Командир отделения говорит, что выпрыгивал со всеми, но…
– Надо найти! Непременно найти! – лейтенант сразу забыл и про головную боль и про бомбежку.
– Может, его бомбой… – высказался кто-то из строя. – Бомба-то она совсем рядом легла!
– Взвод! – крикнул лейтенант. – Поотделенно! Цепью! Прочесать…
И только сейчас лейтенант увидел – где они остановились.
Поезд стоял на небольшой насыпи. Они ссыпались из вагона на левую, южную сторону. Буквально метров десять от насыпи – полоса отчуждения с торчащими пеньками вырубленных деревьев. И на этой полосе вонюче дымится воронка. А потом лес. Лес… Одно название. Кривоватые березки на жидкой, болотистой почве. То ли дело дома…
– Прочесать лес в глубину на сто… Нет! На двести метров!
Лейтенант пошел первым. За ним – взвод. Левой рукой Кондрашов держал наган. Правой – доставал патроны и заряжал его на ходу. Руки еще дрожали. Поэтому он уронил парочку.
И никого.
«Сбежал? Сбежал?» – билась лихорадочная мысль. Действительно. Никого нет. И следов нет.
– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! – закричал кто-то за спиной.
Кондрашов, не раздумывая, бросился на крик.
Рядовой Тиунов лежал ничком ногами к поезду. По его брючинам растекалось темное пятно.
– Живой? – бросил лейтенант.
– Вроде дышит, – ответил санинструктор взвода, щупая пульс на шее раненого.
– Что с ним? – присел на корточки Кондрашов.
– Сейчас посмотрим… – Санинструктор, Шмелев, кажется? – ловко выхватил нож и вспорол брючину вместе с кальсонами.
– Ух, мать твою! – пронеслось по взводу.
Осколок вошел в правую пятку Тиунова и прошел под кожей, выйдя на пояснице и распоров мышцы голени, бедра, ягодицы.
– В сознании? – спросил комвзвода.
– Не… – качнул головой санинструктор. – В госпиталь надо его.
Тиунова переложили на шинель и потащили к госпитальному вагону.
Зампомкомвзвода горестно качнул головой, провожая взглядом бойцов:
– Вот и отвоевался Ванька.
– Почему отвоевался? – не понял лейтенант.
– Пока он по госпиталям проваляется – мы и войну закончим!
– По вагонам! По вагонаааам! – понесся крик вдоль состава.
Лейтенант Кондрашов и его бойцы побежали к вагону, хлюпая сапогами по канавной жиже.
А сержант Пономарев крикнул на бегу:
– Не волнуйтесь за бойцов! В госпитальном доедут!
Когда эшелон тронулся, Кондрашов внезапно задремал. И в дреме он повторял про себя:
Эшелон прибыл ночью.
Взвод стоял, откровенно зевая, перед вагоном и дожидался команды. Лейтенант Кондрашов ходил перед строем и нервничал. Хотелось двигаться куда-то или спать лечь. Хуже нет – встать в три часа ночи и ничего не делать. А скоро рассвет – хоть и август, но это север. Скоро светать будет. А они все стоят и стоят.
– Товарищ лейтенант! Разрешите обратиться! – подал голос один из бойцов. – Куда приехали-то?
Если бы комвзвода знал бы сам – тогда бы непременно ответил.
Но он не знал, поэтому и ответил:
– Куда надо, туда и приехали, товарищ боец!
Сержант Пономарев подошел к лейтенанту и тихонечко сказал:
– Так, может, в вагоне пока посидим? Чего под дождем-то мокнуть? Вона, и гроза сверкает!
Лейтенант заколебался. И впрямь – чего стоять-то?
С другой стороны, был приказ – выйти из вагонов, строиться и ждать. Сомнения прервались мгновенно – после того как вагоны дернулись и поплыли мимо взвода обратно на восток.
– Не курить! – закричал лейтенант, увидев огонек самокрутки.
А вагоны набирали ход. Вот они замелькали мимо… Вот поезд исчез в темноте августовской ночи сорок второго года.