Противогазные трубки извивались мертвыми червями, изорванные осколками лопатки валялись тут и там, россыпи гильз мрачно блестели ровным ковром, ржавели сотнями брошенные винтовки. Из одного заваленного взрывом окопа вертикально вверх торчал изогнутый ствол противотанкового ружья, на котором глубокими шрамами война высекла свои следы. И каски… Расколотые, пробитые, вывернутые наизнанку.
И тела, тела, тела…
Разорванные, простреленные, а иногда внешне целые. В летних выцветших гимнастерках, в серых фуфайках, в грязных полушубках.
И в серо-зеленых мундирах валяются рядом. Получили ту землю, которую им обещали. И сейчас эта земля постепенно переваривает их.
Кажется, что на этом поле нет никакой жизни. Лишь крысы шныряют между телами.
Но проходит секунда, другая – и в тумане слышится чье-то покашливание, постукивание, переругивание. Постепенно, словно кроты из-под земли, появляются – живые. Они снова берут винтовки и пулеметы и снова готовятся начать бой.
Еще несколько мгновений – и туман колышется от свиста первого в этот день летящего снаряда.
День начинается. Продолжается война.
– А ну – тихо! – толкнул спящего бойца сержант Пономарев.
– А? – встрепенулся тот и моментально получил по каске ладонью.
– Тихо, говорю! Храпишь тут, как немецкий танк. Ползет кто-то, слышишь?
Боец кивнул и облизал губы – воды кругом полно, а пить хочется. Только вот ту воду, которая вокруг, – пить нельзя. Слишком много трупного яда в ней. Прокипятить бы… А как? Вокруг слоеный пирог – немцы, наши, наши, снова немцы. Откроют огонь по дыму все. Так, на всякий случай. Когда был сухой спирт – кипятили воду в котелках и консервных банках. Но она все равно воняла тухлым мясом. А потом и таблетки закончились.
А к огромной воронке, в которой ночевали остатки взвода лейтенанта Кондрашова, и впрямь кто-то полз. Кто? В клочьях тумана не было видно.
– Смотри! – пихнул сержанта судорожно зевавший боец, с лица которого стекала ручейками жидкая грязь. – Вон ползут!
Сержант прицелился. Его «ППШ» был давно разбит, и он подобрал немецкий «маузер» где-то у Черной речки. Хорошая машинка, кстати. Тяжеловатая, но зато перезаряжать ее быстрее, чем «мосинку». У той ручка затвора торчит в сторону, и при перезарядке приходится винтовку опускать вниз, к поясу. А «маузер» хорош тем, что его затвор можно на бегу, не опуская карабин, передергивать. Скорострельность выше. Не намного, конечно, но… Но в бою выигрывает тот, у кого на полсекунды больше времени. Или хотя бы на четверть.
Сержант прицелился…
– Свинарка! – из тумана донесся тихий голос.
Пономарев ругнулся и так же тихо крикнул в ответ:
– Пастух!
Но винтовку не опустил. Пароль паролем, а береженого бог бережет.
Через несколько минут в воронку свалились Москвичев с одним из своих бойцов.
– А… Сержант, – ухмыльнулся в усы лейтенант. – Кондрашов где?
– В соседней воронке – метров тридцать отсюда. Вон в ту сторону, – махнул рыжий замкомвзвода.
– А что не со взводом? – удивился Москвичев.
– А на всех места в одной яме не хватило, – буркнул челябинец. – Что там, на верхах, слышно, товарищ лейтенант? На прорыв когда идем?
Москвичев усмехнулся:
– Пономарев, тебя как мама звала до войны?
– Ко… Хм… Николаем. А что?
– Вот, Пономарев, назвали тебя в честь святого, можно сказать, человека, а ты вопросы не по уставу задаешь. Когда комроты решит – тогда и пойдем на прорыв.
– Так его ж убило, товарищ лейтенант? – подал голос кто-то из бойцов.
– А заместо него у нас Рысенков ныне, понятно? Так, я дальше пошел…
Москвичев перепрыгнул небольшую коричневую лужу на дне воронки и пополз было по откосу, как Пономарев дернул его за ногу:
– Тихо, товарищ лейтенант! Слышите?
В тумане зашевелился разбуженным медведем гул мотора.
– Танки!
– Этого добра еще не хватало, блин! – выругался Пономарев. – Надеюсь, не сюда!
В тумане звуки разносятся во все стороны и очень далеко. Совершенно было непонятно – откуда и куда двигаются танки. И самое главное – чьи они? Оставалось надеяться, что железные твари пройдут мимо. Но грохот постепенно усиливался. Казалось, он надвигается со всех сторон, отражаясь от горизонта и сталкиваясь волнами в единственной точке земного шара – воронке от полутонной бомбы, в которой скорчились десять бойцов, два ефрейтора, один сержант и один лейтенант – обычный стрелковый взвод РККА образца сорок второго года. Впрочем, то же самое ощущали и в соседней воронке – там, где устроился лейтенант Кондрашов со своими ранеными. А моторы взрыкивали, фырчали, ревели, отдаваясь мурашками по коже.