– Догоняй! – Звонкий женский голос в морозном воздухе ударил по нервам, как кнутом пастуха, и Сергар увидел, что впереди по тропе бежит молоденькая девчонка – в сарафане, развевающемся на бегу, как флаг. Она бежала легко, как олениха, спасающаяся от волчьей стаи, и почти не касалась снега, оставляя на нем неглубокие, тут же зарастающие следы.
Сергар рванулся следом, побежал и… по шею утонул в снегу. Холодном, колючем, стягивающем руки и ноги не хуже, чем зыбучая грязь. Будто кто-то огромный, холодный ледяными ручищами тянул Сергара вниз, лишая воздуха, замораживая, выкручивая суставы невыносимой, болезненной судорогой.
«…каждый лекарь из тех, что дерзновенно решил погрузиться в пучины чужого разума, должен осознавать – это погружение несказанно опасно! Только немногие, самые сильные из нас могут безнаказанно войти в чужой разум и вернуться, избежав ловушек, не будучи поглощен сознанием пациента. Мозг человека подобен целому миру, вселенной, и когда крохотная песчинка под названием «лекарь» попадает в эту вселенную, то какой бы он силы не был, какой опыт бы не имел в деле лечения души, все равно остается шанс того, что лекарь не вернется из смертельно опасного погружения. Дважды я сам, лекарь волей богов, едва не погиб в глубинах чужого мозга и спасся лишь горячей молитвой, да знанием правил погружения, главным из которых является одно: не верь ничему из того, что ты видишь! Как только поверил – погиб!»
Индар Гарун, Кайларская академия, трактат «О таинственных явлениях в человеческой психике, методы лечения душевной болезни».
Полустертый штамп «…библиотеки… закрытой… по решению Ректора».
Надпись выцветшими чернилами, росчерк: «Изъять из перечня научных работ по причине еретичности данного трактата».
Ниже надпись, выцветшая, едва видная: «Идиоты! Академия превратилась в оплот жрецов и фанатиков! Чтоб вас понос прошиб всех!»
Еще ниже, коряво, с ошибками: «То-то, думаю, чегой-то меня вчера понос прошиб?! А это из-за тебя, гад! Нада точна писать, кого проклинаешь, дебил!»
Нужные знания всплывают сами, и тогда, когда нужно. Или не всплывают. Это уж у кого как. У Сергара в моменты опасности сознание делалось ясным, как воздух звонким осенним утром, когда солнце разгоняет предутренний туман и наполняет мир остатками летнего тепла.
Вот и сейчас, в тот самый момент, когда отчаяние начинало туманить мозг, когда надежда ушла, и вместо нее пришел снег, засыпавший выше головы, задавивший, сковавший, как куча стальных цепей, Сергар вспомнил. Заставил себя успокоиться, и…
Снег исчез! Совсем! Будто его и не было! Вокруг – бескрайние просторы, холмы, заросшие невысокой изумрудно-зеленой травой, синее небо, в котором висит яркий фонарь солнца, и впереди, далеко – фигурка человечка, маленькая такая, как букашка, как муравей, ползущий по оконному переплету.
Сергар побежал. Он бежал все быстрее, быстрее, быстрее, наращивая скорость с каждым шагом, а потом… потом лекарь засмеялся, захохотал, очутившись вдруг в седле великолепного угольно-черного коня с развевающейся по ветру гривой!
Земля мелькала под ногами, сливаясь в однообразную размытую зеленую полосу, мгновения, секунды… а может, минуты? Здесь нет времени. Нет пространства. Здесь только воля человека. Воля Сергара. И он может делать все, что захочет!
Молоденькая девчонка в легком сарафанчике. Если бы Сергар не видел ее прототип, лежащий на постели – точно бы ее не узнал. Ничего от старушки, которую он лечил на мостовой. Ничего… кроме глаз. Большие, какие-то по-детски восторженные, любопытные, они смотрели весело и с вызовом, разглядывая Сергара, как какого-то неведомого зверька, непонятным чудом заброшенного на стол обычной московской квартиры, рядом с тетрадями, в которых девчонка выполняла школьное домашнее задание.
– Привет. Ты за мной? Хочешь меня вернуть? – Голос девочки заставил «вздрогнуть» Сергара. Этот голос был так похож на голос той старушки, которой девочка стала через много, очень много лет, что образ девчонки вдруг затуманился, и сквозь него проступили старческие черты. Но лишь на мгновение. Потом все стало прежним.
– Да, я хочу тебя вернуть. – Сергар постарался, чтобы его «голос» звучал доброжелательно и весело, будто он разговаривает с давно знакомой девицей, можно сказать – подружкой.
– Зачем? – не удивилась девочка. – Я не хочу туда! Мне здесь хорошо! Очень хорошо! И я никуда не пойду! А ты злой. Это тебя мой сын прислал? Он вор! Я его люблю, ведь как можно не любить своего сына? Глупо было бы не любить его, правда? Но он вор! И я на него сердита! И на людей сердита! Плохой мир они создали. Не такой, о котором мы мечтали. И я не хочу туда! Не-хо-чу!