Грановский повесил трубку.
— Пожалуй, все-таки не буду ждать врачей. Поеду домой. Мне уже намного лучше. Буду очень благодарен, если подскажете какой-нибудь наземный транспорт до Приморской, — улыбнулся он женщине.
Домой он вернулся к десяти часам вечера.
Кот, как всегда, сразу метнулся к нему в ноги и начал тереться щеками о брюки. Не раздеваясь, Смородин сел на стул и схватился руками за голову. Кот прыгнул ему на колени и заглянул в глаза.
Петру хотелось что-то сказать коту, но он так и не придумал никаких слов. В голове было абсолютно пусто. Есть не хотелось. Не хотелось спать. Он не знал, что делать теперь. Все, что происходило с ним в последнее время, казалось бредовым сном, из которого нужно было куда-то проснуться. Но куда можно проснуться из реальности?
Ему не хотелось рассказывать об этом Грановскому. Он даже начал жалеть о том, что рассказал Герману, хотя кому еще можно было рассказать? Никого, кроме Германа, у него нет. И не будет. Теперь ты сумасшедший, подумал он, и дни твои закончатся в психушке. Вот она, твоя реальность — кот, пустой коридор, открытая на кухне форточка, десять вечера на циферблате, паническая атака в метро. Нет в твоей реальности никаких неизвестных станций, никаких стариков, никаких ночных городов, никаких черных статуй. Все это в твоей голове. И когда ты умрешь, все это наваждение исчезнет. Останется кот, останется пустой коридор, может быть, даже будет десять часов на циферблате, и форточка будет так же открыта, как и сейчас, и холодный ноябрьский ветер будет завывать с улицы. Проснуться из реальности можно только так.
Он лениво разулся, разделся, покормил кота и сел на кухне с кружкой холодного чая.
Захотелось бросить все к чертовой матери, собрать последние деньги, сесть на поезд и куда-нибудь уехать.
Зазвонил телефон. Это был Герман — больше никто не мог позвонить ему в такое время.
— Да, — ответил ему Смородин.
— Здравствуй. Не отвлекаю?
— Нет. Я не на работе.
— Что так?
— Стало плохо в метро. Грановский отпустил домой.
— Опять?
— Да.
— Плохо.
— Знаю. Что ты хотел?
— Хотел поделиться радостью — у меня будет небольшая временная работа.
— Поздравляю. Что нашел?
— Ты будешь смеяться.
Ха-ха, подумал Петр. Конечно.
— Я возвращался домой, — продолжал Герман. — И увидел отряд красноармейцев.
— Что?
Петру даже не хотелось больше ничему удивляться.
— Отряд красноармейцев.
— Теперь и ты сходишь с ума?
— Нет, — в трубке раздался смех. — Это были мои старые знакомые. Реконструкторы Великой Отечественной. Они шли на съемки фильма о начале блокады Ленинграда. Среди них был мой хороший приятель Дима, он предложил мне тоже поучаствовать в массовке. Дадут комплект формы. Деньги платят хорошие. Послезавтра будет еще один съемочный день и я пойду туда.
— Это очень хорошо. — Петр даже улыбнулся. — Поздравляю тебя.
— Если хочешь, тоже можешь поучаствовать.
— Я подумаю.
— Думай-думай. Как ты себя чувствуешь?
— Как всегда. Уже лучше.
— Ну, хоть так. Ладно, спокойной ночи тебе и хороших снов. Завтра еще созвонимся.
— Спокойной ночи.
— Постой.
— Да.
— Насчет вчерашнего…
— Не надо.
— Ладно. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Глава седьмая
Однажды в Ленинграде началась блокада.
Белые не могли смириться с тем, что Ленинград теперь открыт для всех советских людей, и поэтому они возвели вокруг Ленинграда высокую стену с колючей проволокой, поставили на стражу православных казаков, чтобы никто не выбрался, построили много вышек с прожекторами и каждый день сбрасывали на город бомбы.
Советские люди думали, что это наказание за то, что они отошли от заветов Ленина, придумали себе время, завели часы и отмерили для каждого дня ровно 24 часа.
Город горел, рушились дома, полыхала Ильич-трава. Люди умирали прямо на улице, и их несли сжигать на станцию метро Парк Победы.
В некогда зеленых парках теперь торчали только почерневшие стволы деревьев, разноцветные дома обгорели и стали темно-серыми, стеклянные купола оплавились, раскололись, треснули и со звоном обрушились в пыль и грязь умирающего города. Фрактальные проспекты перерезались линиями баррикад и окопов, размылись кляксами глубоких воронок. Упали зеркальные небоскребы, завалили улицы бесчисленными отражениями, и каждый, кто случайно пробегал мимо, спасаясь от бомбежек, мог видеть в каждом осколке себя.
А еще в Ленинграде перестали идти часы. Времени больше не было, но люди уже разучились придумывать его для себя и управлять им как угодно.