— Слушайте все! Не тратьте патроны! Нужно дождаться, когда монстр подберется ближе, чтобы нанести точный удар!
— То есть можно дозвониться. Услышать голос живого человека, интонацию. Это другое…
— …поднять уровень боевой готовности армии Соединенных Штатов по всему миру…
— …позволяет также добавлять воду прямо во время готовки. Обратите внимание. Чтобы ваша пароварка заработала…
— А второе я сделал специально для Пикачу. Видите, я смешал его с гелем!
— Пожалуйста, перестань.
— …новый нападающий явно не справляется со своими обязанностями, и вот мы видим, как его мяч…
— Пожалуйста, успокойся и перестань.
— …и очень может быть, что мы никогда не осознаем фатальности этой ошибки…
— Успокойся и перестань щелкать каналы. — Герман выхватил пульт и выключил телевизор.
Петр поднял глаза к потолку: тишина затянула шею петлей, прыгнула с люстры и закачалась, тело её выгнулось в судороге, лицо покраснело и перекосилось.
Через несколько минут Сонечка и Венедикт вышли из ванной — потные, разгоряченные. Они прошли в кухню, смеясь. Петр посмотрел на них, и его правое веко задергалось.
— Убирайтесь отсюда, — произнес он так слабо, что даже тишина продолжала качаться под люстрой, не услышав его слов.
Они растерянно переглянулись и обменялись улыбками.
— Убирайтесь, — сказал он тверже.
Герман молчал. Тишина перестала качаться и спустилась на веревке пониже, чтобы как следует все расслышать.
— Просто убирайтесь к чертовой матери. Я надеюсь, что никогда больше не увижу вас. Я не хочу больше видеть вас.
Из-за угла коридора в кухню осторожно заглянул кот.
— Слушай, это конечно твое дело… — начала Сонечка.
— Мое. Это мой дом. Здесь живу я. Здесь живу только я. Убирайтесь отсюда! — неожиданно взревел он, встав со стула и вцепившись руками в край стола.
Сонечка взяла Никонова за руку и, не оборачиваясь, быстрым шагом пошла к двери. У самого порога Венедикт оглянулся и увидел, что Петр до сих пор стоит у стола с бешеными глазами и тяжело дышит.
— Я приду поплясать на ваших могилах, — сказал он, отдышавшись. — Закрой за ними дверь.
И опустился на стул.
Герман направился к двери и выпустил их из квартиры, сухо попрощавшись с Никоновым коротким рукопожатием.
Когда он вернулся на кухню, Петр сидел в той же позе, нервно потирая рукой подбородок и разглядывая крошки от торта на столе. Его лицо оставалось красным, и правое веко по-прежнему дергалось.
Вокруг его ног крутился Мюнхгаузен.
— Ты правильно сделал, — сказал Герман. — Меня от них воротит.
Петр молчал. Герман пододвинул к нему стул и сел рядом.
— Успокойся, — он положил ему руку на плечо.
Петр недовольно дернулся. Герман убрал руку, встал и подошел к окну. Закурил.
— Где они? — спросил вдруг Петр.
— Они ушли. Ты прогнал их.
— Да, помню.
Он снова стал разглядывать стол. Через минуту спросил:
— А где они?
Герман обеспокоенно заглянул в его лицо: оно по-прежнему было красным, на лбу вздулись вены. Веко все еще дергалось.
— Эй, что с тобой? — Герман вновь сел рядом с ним.
— Где они?
Взгляд Петра отчаянно забегал по комнате.
— Где?
Резкими движениями он похлопал себя по карманам, затем встал со стула и выглянул в окно.
— Где?! — он сорвался на крик.
Герман схватил его за плечи и попытался усадить обратно. Петр сел. Было слышно, как тяжело и часто он дышит.
Петр содрогнулся от страха. Он почувствовал, как по позвоночнику ползет жирная белая многоножка. Еще одна тварь обвилась вокруг его горла и с силой сдавила. Стало трудно дышать. Взглянул на пальцы — они были белыми и шевелились. Он мигом вскочил со стула и вновь подошел к окну — на пол посыпались тысячи маленьких насекомых. Они хрустели под ногами. Петр зажмурился и увидел собственное улыбающееся лицо — без глаз, но с длинными усиками, растущими из затянутых кожей глазниц. Тогда он закрыл лицо руками и закричал.
— Где?!
— Да что с тобой?
Петр открыл глаза и увидел серый потолок своей комнаты. Он лежал на кровати. Рядом на стуле сидел Герман.
— Ну как ты? — спросил он.
Петр приподнял голову и растерянно огляделся по сторонам. За окном было уже темно; накрапывал дождь. В ногах свернулся клубком Мюнхгаузен.
— Как ты? — повторил Герман.
— Что это было? — Петр услышал свой голос со стороны, он был слаб и хрипловат.
— Ты ничего не помнишь?