Если вы узнали себя в любом из этих примеров, не переживайте: вы не одиноки. Пока мы только собираем информацию о том, как именно вы управляете своими границами. Это покажет, на чем следует сосредоточить усилия.
Сколько бы мемов мы ни встречали в лентах в соцсетях (например: «Нет — это законченное предложение!» или «Ты справишься, малышка!»), реальность познания и выражения истинной сущности намного сложнее, если вы привыкли управлять своими границами.
Неправильные границы — это утомительно. Из-за них возникают драматические ситуации, отнимающие у нас время и энергию. Как вы, скорее всего, уже знаете, тушение пожаров в нашей личной жизни требует больших усилий. Но когда мы в плену своих неправильных границ, мы часто не понимаем, что сами непреднамеренно устраиваем эти пожары. Чтобы устранить отвлекающие сбои, нам нужно вернуться к самым ранним переживаниям — на место преступления, так сказать, — когда случились первые травмы и были получены первые уроки.
Чтобы проиллюстрировать идею о влиянии ранних травм на нездоровое установление границ и самопроизвольные конфликты, пройдем по тропинке нашей памяти. Я поделюсь картиной того, как сама перешла от полной безнадежности к полубезнадежности и наконец стала полноценной хозяйкой собственных границ. Надеюсь, в моей истории вы услышите отголоски собственной и почувствуете уверенность, что тоже сможете стать хозяйкой своей жизни, пройдя своей дорогой.
В молодости я узнала все о нарушенных границах и неэффективном общении от двух людей, у которых почти не было жизненного опыта до того, как они начали воспитывать детей. Моей матери было девятнадцать лет, и она всего три месяца проучилась на первом курсе колледжа, когда забеременела моей старшей сестрой. Она бросила учебу и вышла замуж за моего отца в подсобном помещении пресвитерианской церкви в Гленс-Фоллс. Менее чем за шесть лет у них родились еще три дочери. Я — самая младшая.
Воспитывая нас в пригороде в штате Нью-Джерси, родители исполняли традиционные роли. Отец был кормильцем — топ-менеджером, «белым воротничком». Он играл в гольф по выходным, слишком много пил (глушил мартини в тех же количествах, что и герои сериала «Безумцы») и требовал, чтобы к его возвращению на столе всегда был горячий ужин. Мать была любящей, добросердечной и заботливой домохозяйкой, растившей нас и всех наших друзей. Отец зарабатывал деньги, а мать занималась всем остальным, включая ведение домашнего хозяйства и заботу о нашем благополучии.
В нашей семье, как и во многих других, прекрасно обстояли дела с невысказанными претензиями и эмоциональной дисфункцией. Мои родители выросли в семьях, где избегали открыто обсуждать болезненные темы или проблемы. И в этом суть: неэффективные навыки коммуникации приводят к слабым или нарушенным навыкам управления границами.
Отец не был жесток и не проявлял агрессии, но мы все боялись его неодобрения. Мать старалась не расстраивать его. Мы с сестрами редко слышали его низкий урчащий голос, если проблем не было. В целом я, наверное, за тринадцать лет, до их развода, перекинулась с ним менее чем сотней слов.
Его неумение общаться вылилось в эмоциональную закрытость. Так что, даже когда он оставался дома, его не было рядом с нами. «Привет любителям спорта!» — это был сигнал, означавший «я занимаю телевизор и буду смотреть гольф». Мы с сестрами могли сидеть, прилипнув к экрану, досматривая последние пять минут «Бриолина» (прямо перед тем, как Оливия Ньютон-Джон превращается из хорошей девочки в курящую, одетую в спандекс распутницу), но, как только раздавалась реплика про «любителей спорта», мы понимали, что вариант только один: «Без проблем. Пока-а-а!» На самом деле никому из нас не нравилось, что нельзя досмотреть фильм до конца, но мы вели себя так, будто не возражали. Честно говоря, это не вариант.
Часто самые устойчивые правила в семьях — те, что прямо не сформулированы. Например, в моей семье было ясно, что у родителей негласная договоренность о роли каждого: папа — кормилец, а мама воспитывает детей и ведет все семейные дела. Однако, пожалуй, самой важной негласной договоренностью в нашем доме было избегать прямого выражения гнева. Так же, как я чувствовала, что моя всегда весело щебечущая мама боялась раскачивать лодку с отцом, я инстинктивно знала: гнев — табу.
Люди, даже маленькие, всегда стараются свести к минимуму риски. Мой детский опыт научил меня автоматически считывать людей и сканировать ситуации, чтобы оценить степень угрозы и избежать конфликта. Угрозой мог быть чей угодно гнев. Я старалась не огорчать отца. Как и сёстры, я не выражала своих настоящих чувств. Но эмоции не исчезают сами собой, только потому, что они неудобны или неприемлемы в наших семейных системах. Они уходят в подполье. А это нехорошо.