Девятого мая выпал снег, пушистый, нежный, совсем октябрьский снег. А днем пришло солнце, отнюдь не октябрьское, а по-настоящему жаркое майское солнце.
И на следующее утро река Джебь вышла из берегов и грозила каждую минуту снести мост: так неистово билась она о сваи... Вода перехлестнула через настил, вода выгнула деревянный мост, как прутик, вот-вот собираясь унести его напрочь.
Ребята, которые уже поселились в Кошурниково, и те, которые еще ездили в строящийся поселок из Артемовска и с седьмого километра, бросились в ледяную воду, обмотали тросами ряжи и привязали потом тросы к деревьям, к могучим, кряжистым стволам кедров, способных единоборствовать с весенним паводком. Но все равно перебираться по мосту не было никакой возможности. А кошурниковцы задыхались без людей, дома стояли, собранные только наполовину, а они не могли не быть собранными к середине, самое позднее, к концу мая.
Людей и грузы надо было переплавлять через Джебь немедленно, сейчас же, не дожидаясь окончания паводка.
Эдик Зайков стоял на берегу и покусывал травинку, желтую, иссохшую, оставшуюся еще с прошлого лета. Он долго стоял так и рассеянно, без всякого интереса разглядывал буруны на воде, вертевшие белые штопоры то тут, то там. Потом он выплюнул травинку, повернулся и пошел к своему трактору. Люди на той, некошурниковской стороне Джеби, насторожились.
А когда Зайков развернул трактор и двинул его к берегу, все поняли, что он сейчас будет форсировать Джебь. И он начал форсировать Джебь, этот тихий, улыбчивый Зайков.
«Ну, давай, дизелек, – думал он, – давай, родной, вывози. Осторожно иди, смотри не провались в этот чертов бурун, под ним яма. Ну, давай, дружище, давай. Молодчина, хорошо идешь, очень хорошо идешь».
Вода поднялась выше гусениц и стала заливать кабину. Она была уже вровень с сиденьем, она поднялась к груди Зайкова. Теперь через Джебь перебиралась крыша трактора и лицо тракториста. Эдик стоял по горло в воде.
Буруны, белые, красивые, будьте вы трижды неладны! Какую яму вы скрываете под собой, проклятые белые буруны?!
Еще ниже ухает трактор. Вода теперь у самого подбородка. Повернуть назад? Нет. Самое главное – не оборачиваться. Не оборачиваться, когда страх трогает сердце, ни за что не оборачиваться!
...В тот день Зайков перевез на крыше своего трактора рабочих. Строительство не остановилось ни на миг, строительство продолжалось.
Человек, живущий лишь одним, узким, только своим делом, не смог бы – даже при самом большом желании – сделать того, что сделал и ежедневно делает Зайков. Он мог бы честно работать, но лишь от и до. Не больше. А то, что делает Зайков, под силу человеку широкого, всеохватывающего, вдохновенного и поистине творческого диапазона. Зайков мыслит по цепочке: трактор – Кошурниково – Южсиб – Сибирь – Союз – коммунизм – человечество. Таков диапазон мышления Зайкова, ударника коммунистического труда.
У механика автоколонны 241-го стройпоезда сидит человек с обветренным, усталым лицом. Калмыцкие глаза полуприкрыты тяжелыми веками, большие рабочие руки со следами машинного масла на сгибах пальцев лежат на острых коленях. Этот человек Леонид Черняков, инспектор Курагинского ГАИ.
Механик сердится, лихорадочно перебирает на столе какие-то мятые бумажки, вымазанные в машинном масле, ломает пальцами карандаш и говорит при этом:
– Ты же сам шофер, Черняков. Пойми, у меня план сорвется. Я же не смогу людей на трассу вывезти.
– Я тебе не разрешу их вывозить, – отвечает Черняков, – разве можно?! Тенты укреплены плохо? Плохо. Дырявые? Дырявые. Люди с работы поедут горячие – просквозит, заболеют, и потом у вас народ возят шоферы третьего класса. Нельзя так. Первый класс нужен – людей ведь возят. И потом машины-то грязные, неприличные, прямо говоря, машины. Тут у нас все новое, рабочие – все молодые, а машины – как старые бабы с базара.
– Ну, ты знаешь, не того, – возражает механик, но сам не может удержаться от улыбки. – Вымоем машины, мороз-то, сам видишь, какой.
– А что мороз? На то и зима, чтобы мороз был. А машины в таком виде на трассу не выпущу. Ясно?
– Ясно, – отвечает механик, – сейчас вымоем и тенты наладим. Тогда пустишь?
– А шоферов первого класса поставишь?
– Поставлю.
– Тогда пущу.
И Леонид Черняков устало поднимается со стула и идет к выходу: надо еще сегодня успеть в семидесятую и семьдесят первую мехколонны. Там работы до ночи.