- Если я тебе буду когда-либо нужен, я всегда...
Нет!
Она ему нужна. Губы, глаза, грудь, ноги, голос, дыхание - всё! И он готов был кричать об этом на всю площадь.
Мать хоронили рядом с отцом. На кладбище он велел оркестру играть "Интернационал" - мать была партийной, и новые порядки не принимала. Пенсионерки рыдали в голос. Он в партию собирался, но так и не вступил - партийность потеряла значение.
Подоспела петербургская кузина, по обыкновению совмещая всё на свете, с торговых переговоров в Кишинёве прямо на погребение:
- ...Я с тобой... жаль маму... лечу в Варшаву... мои лоботряски учатся в Англии... не пропадай... твоим привет!
Как всегда - чмок-чмок, такси, и исчезла.
Он поехал привычным с детства троллейбусом на проспект 50-летия Октября, ныне Независимости. Гулял у бывшего дома тёщи. Её дома. Здесь живут теперь другие люди. Многоквартирное здание утеплили, деревянные оконные рамы заменили стеклопакетами, в подъездах появились кодовые замки, а вход во двор перегородил автоматический шлагбаум. Чуть поодаль гимназия, в которую она ходила. Скамеек больше не было. Люди стали жить обособленней, и на лавочках не общаются. Вот её окно. Он долго и ожидающе смотрел на него. Даже показалось, что кто-то приветливо махнул ему рукой.
Он усмехнулся.
В Центральном парке густо осыпались цветущие каштаны, и казалось, падает снег. Было солнечно, светло и уютно. Здесь эта девочка-подросток гуляла с подругами. А он сидел в аудитории Индустриального Техникума напротив входа в парк и, не ведая, что будет, готовился к защите дипломной работы.
На той летней скамейке у дома она была в чёрных брюках и полосатой футболке с чуть оголёнными плечами. Кожа её отсвечивала матовой бархатистостью. Хотелось, но не осмелился её потрогать. Не принято.
Было бы здорово - извиниться и дотронуться...
Его дом на Ленина напротив Четвертой школы не изменился - отец с матерью ничего не перестраивали, знали, что не для кого. На этом пороге отец обнял его:
- Езжай, сынок, не бойся. Человеком себя почувствуешь. Здесь всё катится в тартарары.
Покупательница, процветающая модистка, охотно говорила, что дверные проёмы сделает арочными, тут наклеит фотообои и будет принимать заказчиков, а на высоком чердаке, где мать сушила белье, устроит мастерскую.
Он слушал, стиснув зубы.
В мощённом голышами, совместном с соседями дворе к нему подошла симпатичная улыбчивая девушка с русой чёлкой.
- Вы на поминках меня не заметили. Помните, вы занимались со мной математикой. Я в себя не верила, а вы такие слова нашли... Благодаря вам я потом стала лучшей в классе. Теперь сама преподаю в школе математику и информатику.
- Я рад за тебя, Таня.
- Приезжайте через пару лет, покажу вам новый межшкольный компьютерный образовательный центр.
- Вряд ли я приеду. У меня тут никого не осталось.
- Но у вас осталась я. Я буду вас вспоминать...
В этом городе он не один. Спасибо, Таня. Я тронут. Фактически она спросила - могу ли я что-то для тебя сделать. Такие не щебечут: ...скорее расскажи мне, какая я красивая...
В последний раз он вышел из своего дома, спустился по Шевченко. Здесь на углу Шевченко и променадной Кобылянской раньше работало "Детское кафе", в котором отмечались все дети города. Здание стояло, в нём теперь банк, а углового входа со ступеньками больше не существует. Родители, конечно, приводили её сюда; кажется, у неё был старший брат-погодок. Ему покупали яблочный сок, а ей, наверное, какао с молоком. Сам он в детстве предпочитал сок томатный, подсоленный. Потом они всей семьёй шли гулять по Кобылянской или здесь же в кино.
Что он так умиляется? Красивых женщин много. Да, он готов облизывать её с головы до ног. А что в ней такого замечательного, не как у всех? Подумал, вспоминая, и нашёл - в ней нет рефлексии. Этот термин он знал - встретил в иллюстрированном журнале. Рефлексия - это когда смотрят в себя. Эта летящая леди смотрела вовне. А ещё - абсолютная естественность, изумительная пластичность и какая-то чистота в сочетании с благородной сдержанностью...
Чёрт, откуда он набрался таких слов. Он же их в жизни не употреблял. Ещё немного и книжку сочинит - какую-нибудь "Повесть о первой печали". Нет, что-то в ней есть. Недоверчивая отцовская легавая Веста льнула бы к ней как ребёнок. А ему хотелось прильнуть к губам.
Заказал памятник матери, навёл порядок на захоронениях родственников с обеих сторон, заплатил вперёд за уход. Просматривал домашние альбомы в поисках фото для лицевой стороны памятника. На всех снимках мать улыбалась, даже на научно-технической конференции. Жизнь была ей ясна...