— А это кривые биотоков товарища Акопяна в момент принятия решения войти в тоннель. Скажу сразу: ни до, ни после посещения Фобоса наш друг подобных реакций не выдавал. Они совершенно не в его духе…
— Пожалуйста, подробнее. Это, наверное, именно то, ради чего вы нас позвали? — осведомился министр, осторожно меняя позу: он был массивен, отяжелел за последние годы.
— То самое… Здесь совмещены данные, принятые из реального полета, и новые, полученные в сурдокамере. Новые точнее: Сурен не устал от путешествия, организм здоровый, отдохнувший. Поэтому я предпочитаю верить вот этим кривым… Одним словом, впечатление такое, что наш друг здорово колебался — входить или не входить в пещеру, а кто-то дал ему команду: входи! Не собственное решение, а вроде бы навязанное…
— Да не давал мне никто никаких команд! Ты что, Сеня?! — вскинулся возмущенный космонавт.
— Разумеется, — как ни в чем не бывало, кивнул Тарханов. — Сознанием ты ее не воспринял, я уверен…
— Не совсем понятно, — откликнулся Волновой. — Что это еще за команды такие… бессознательные?
— Точнее — подсознательные! — поднял палец Семен. — Строго говоря, всякое внешнее впечатление — это команда организму, вызывающая ответную реакцию. Могу пояснить для непосвященных — почему мне показалась необычной последняя команда…
Референт заерзал по поводу «непосвященных», бросил тревожный взгляд на шефа, — но министр и глазом не моргнул. Академику Тарханову было многое позволено.
— Вот, пожалуйста. — Семен вызвал на экран зеленую кривую с высоким тройным всплеском. — Участок энцефалограммы, записанной с одной из групп нейронов лобной доли мозга. В это время Акопян как раз вышел из микроракеты на поверхность Фобоса.
Экран разделила пополам вертикальная черта. Кривая осталась в левой части; в правой возникла четкая цветная картинка. Сурен чуть слышно присвистнул.
— Да, брат, это тебе не твоя мутная видеопленка! — усмехнулся Семен. — Кадр, сохраненный в памяти и снятый нами с сетчатки глаза во время эксперимента в сурдокамере. Первое, что увидел наш друг, открыв люк «Аннушки»…
Переливались багровыми линиями каменные изломы Фобоса; над ними, точно круг воды в угольно-черном колодце, висел чудовищный, совсем близкий, сплошь покрытый дымными вихрями Марс.
— Немудрено, что биотоки дали такой взрыв… Пойдем дальше. — В обеих частях экрана сменилось изображение: пологой зеленой волне соответствовал вид поверхности Фобоса, красновато-коричневой, с язвами мельчайших кратеров и угловатыми, не облагороженными водой и ветром сколами.
— Обратите внимание: он успокоился, ему хорошо! Страх на время отступил. А почему? Потому что наш друг Сурен любопытен, как четыре кошки, и жадно воспринимает все новое. Тебе бы журналистом родиться, а не инженером…
— Не беда, — сказал Геннадий Павлович. — Одно другому не мешает. Кто талантлив в основном деле, как правило, преуспевает и в хобби. Менделеев, помимо того, что был гениальным химиком, мастерил великолепные чемоданы. Примеров много… Продолжайте.
Тарханов отвесил легкий поклон. Кадры опять сменились.
— Ну-с, наконец-то мы добрались до главного. Видите? Это и есть та самая знаменитая стена…
Все, кто был в кабинете, невольно зашевелились, переменили позы. Волновой сказал: «Ого!»
— Какая гладкая!.. — завороженно прошептал референт.
— Да, полное впечатление искусственности, — озадаченно произнес министр. — Впрочем, природа на многое способна…
— Совершенно правильно. Очевидно, это пришло в голову и товарищу Акопяну. Судя по линиям биотоков, он колебался — идти дальше или не идти? Но вот полюбуйтесь, что случилось спустя восемь секунд…
В отличие от предыдущих, новая картинка была несколько смазана. На ней изображалась видимая вблизи «полированная» стена с козырьком и отверстием. А кривые биотоков устремились вверх, точно ростки к солнцу.
— Сурен прыгнул. Никаких колебаний больше не было. Через пять секунд он уже входил в тоннель. А почему?
Пучок линий, увеличившись в размерах, вытеснил картинку и занял весь экран.
— Ответ скрыт здесь. — Семен провел ногтем по наружной кривой. — Возбуждена слуховая зона.
— Активное прислушивание? — предположил Геннадий Павлович.
— Нет. Это было бы слишком просто. Увы, Сурен не прислушивался. Он слушал!
— Кого?! — снова не выдержал, взвился на своем стуле Акопян. — Ты в своем уме, Сеня? Связи с «Вихрем» тогда не было, а сам с собой я не разговариваю, не дошел еще…
— Сурен! — укоризненно развел руками Волновой. — Я, конечно, понимаю, вы на Кавказе все такие, но… Сеня, это правда, что связи в тот момент не было?
— Чистая правда.
— Так кто же говорил с космонавтом?
— Никто со мной не говорил, — робко попробовал возразить Акопян.
— Говорил, — твердо повторил Тарханов. — Только очень хитро. Так, что ты воспринял голос ниже порога сознания. Бывает ведь такое: ты занят чем-нибудь, сосредоточен на своем занятии, а тебе возьмут и зададут вопрос. И ты его услышишь, и ответишь — чаще всего впопад, — и тут же все забудешь, потому что внимание отвлечено другим. Так и здесь, только на еще более глубоком подсознательном уровне… Тебе сказали что-то такое, от чего ты сразу ринулся исследовать свою находку.
— Опять шпионы! — сделав страшные глаза, сценически зашептал Акопян. — Космические диверсанты, агенты мафии, желавшей сорвать полет «Вихря» путем убийства в пещере незаменимого члена экипажа!..
— Скорее, марсианская контрразведка! — поддержал шутку Волновой. Министр погрузился в раздумье, референт смотрел ему в рот.
— Ладно, — сказал Геннадий Павлович. — Все это более чем странно, и я бы пока не советовал выносить результаты эксперимента в прессу. Мы подключим еще медиков, физиологов, электронщиков… разберемся, кто и что вам нашептывал на Фобосе, Сурен Нерсесович. Но нужно время. А пока что вы у нас полетите вместе с Семеном Васильевичем…
— На Фобос?! — вырвалось у Акопяна.
— Немного ближе, в Майами. На Международный конгресс по космической медицине. Составите доклад о гипнорепродукции… такой, знаете, обтекаемый. Послушаете, что другие делают в этой области. Может, что-нибудь полезное услышите… для себя же!
Министр встал.
Глава IV
АМЕРИКАНСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Океан разворачивался под крылом — темный, холодный, совсем не летний. Водный простор был испещрен белыми мазками, похожими на льдины. Но то были всего лишь барашки волн… Что-то, похожее с шестикилометровой высоты на рифленую мыльницу, упрямо ползло по морю, оставляя расходящиеся пенные усы.
На самом деле шел грузовоз-тримаран размером с городскую площадь. Волны и ветер были ему нипочем, как, впрочем, и трансокеанскому дирижаблю, несшему советскую делегацию на конгресс в Соединенные Штаты. Чудовищная сигара с двумя сотнями пассажиров под брюхом использовала ураганный воздушный поток к западу от Ирландии, чтобы сэкономить топливо. Бездействовали винты размером с мельничные лопасти, которые смутили бы даже Дон Кихота.
Людей в салоне было немного — настало обеденное время. Пять-шесть человек дремали в глубоких креслах за столиками, еще двое постукивали шахматами. Никто не плескался в бассейне за стеной тропических растений, даром переливался яркими красками большой телеэкран. Мало кто из пассажиров любил обедать у себя в каюте; все поднимались на второй ярус гондолы, в ресторан. Туда ушли и Акопян с Мариной Стрижовой. Зато Тарханов от еды отказался вовсе. Остался с Волновым, руководителем делегации.
— Ты-то зачем моришь себя голодом? Если я на китайской диете, так ничего удивительного: двадцать килограммов лишних. Но ваша милость, имея такую талию, достойную солиста балета… — спросил Тарханов.
— Вот чтобы она и дальше была такой, талия! — отвечал Волновой, продолжая перечитывать бумаги и делать карандашом пометки на полях. Он намеренно отказался от сверхскоростного орбитального транспорта. Хотелось, летя на «тихоходном» лайнере, и еще раз просмотреть доклады коллег, и — что греха таить! — отдохнуть, полюбоваться миром за трое суток полета.
Игорь Петрович начертил «птицу» и жирный вопросительный знак: