Выбрать главу

— Что?!

— В Нью-Йорк. Мы улетаем. Навсегда.

Некоторое время тренер молчал, забыв про игру, глядя на Олю так пристально, что Дима счел нужным встать и тоже перелезть через ограду.

Свидетели разговора оживленно переговаривались:

— Это Жени Шубина родители…

— Вот везет людям!

— Все, Шуба теперь на бейсбол переучится…

— Кла-асс…

— Что же он, — тихо и раздельно произнес тренер. — Что же он… Я же его в заявку включил на Прибалтику! И на Францию тоже!

— Вы простите, — сказал Дима как можно убедительнее. — Вы простите. Конечно, нам надо было… ему надо было…

— Что же он мне не сказал! — повысил голос тренер. — Я же его на игру поставил! Я же… с ним… на него…

— Простите, мы не хотели… для него это травма… вы нас поймите тоже…

Тренер смотрел на Диму, как на марсианина. Будто сквозь толстый слой льда.

— Вот что, папаша. Вы… уйдите с поля. Уйдите. Потому что…

Трибуны загудели сильнее; тренер обернулся, специально чтобы увидеть, как Женька наконец-то пробивает по воротам соперника, как долговязый вратарь донетчан выпрыгивает и отбивает мяч рукой.

Угловой.

Теперь Дима смотрел в коротко стриженный затылок тренера.

— Мы просим отнестись с пониманием, — сказала Оля. — Но, конечно, играть он больше не будет… То есть играть в «Динамо». Он в Америке будет играть… Он вас очень уважает, он вам напишет…

Тренер, не оборачиваясь, отмахнулся, как от мухи. Дима взял Олю под руку:

— Пойдем…

Женька устанавливал мяч на траве — и никак не мог установить.

* * *

Мяч не желал становиться, как надо. Долгую минуту Женька устанавливал его на отметке; в ушах бухала кровь.

Из штрафной площадки на него смотрели Славик, Витька, все свои пацаны, и при каждом сторожил донетчанин. На кого выбивать?

Они ждали.

Хлестко ударить по мячу. «Отпустить» ногу… Блохин тренировался с утяжеленным, мокрым мячом…

Сколько раз Женька прокручивал на видике черно-белые кадры — молодой Лобановский пробивает с углового свой знаменитый «сухой лист»!

Сейчас верзила-вратарь из Донецка выпрыгнет, как кошка, выхватит мяч из теплого, струящегося под солнцем воздуха, выбьет в поле — и шансы на победу в этой игре потихоньку стекут к нулю…

Хотя Женьку это, строго говоря, не должно интересовать. Результат этого матча… что он изменит в Женькиной судьбе?!

Он отошел. Примерился, побежал.

Удар получился звонкий, будто пнули тяжелый бубен. Мяч завертелся в воздухе, как волчок, как планета. Полетел прямо в руки вратарю — и вдруг изменил направление. Вильнул, уходя от чьей-то подставленной макушки, вывернулся, нырнул под верхнюю перекладину — и соскользнул в сетку, Женьке показалось, что он слышит этот специфический звук, хотя на таком расстоянии расслышать шелест мяча по сетке — затруднительно…

Несколько секунд стояла тишина. Оглядывались Женькины товарищи, недоумевали, где же мяч; удивлялся вратарь, глядя в сетку собственных ворот, столбами стояли защитники…

— Гол! Гол!! — закричали с трибуны, и тогда Женька побежал.

* * *

— Он забил! Ты видела, КАК он забил?! Ты видела?!

— С ума сошел, отпусти меня…

— Нет, ты видела?!

Шли последние минуты матча, судья то и дело смотрел на секундомер. Что-то кричал тренер донетчан; мальчишки устали, мяч катался через силу.

— Как он забил… Нет, это невозможно… Ты видела?!

— Видела, успокойся…

Грянул финальный свисток.

Вопили и прыгали пацаны из Женькиной команды, довольно переглядывались родители; понуро шли со стадиона донетчане. Женьку обнимали и хлопали по плечу, легонько толкали, подначивали; он не отвечал, и его оставили в покое. Команда уходила с поля, последним шел герой матча Шубин.

Тренер Олег Васильевич шагнул к нему навстречу:

— Значит, так, я уже все знаю, такой подляны мне не делал еще ни один ученик за пятнадцать лет…

И осекся.

Женька молча плакал. На ресницах болтались слезы; он стыдился их, но не мог остановить. Хотел что-то сказать — но не мог, потому что у него перехватило горло.

— Ты… — пробормотал Олег Васильевич. — Это…

Женька отвернулся. Вытер лицо и без того мокрым рукавом футболки; расходились с трибуны зрители, ребята из «АТЭКа» волокли по траве снятую с ворот сетку, несли на плече выдернутые из земли угловые флажки — как на параде…

Дима и Оля стояли в отдалении, не зная, стоит ли подойти — или лучше не вмешиваться.

Женька молчал, глядя в землю.

На противоположном конце поля выскочил на траву чей-то пес в погоне за резиновым красно-синим мячиком.

— Я не хочу ехать, — сказал Женька, глядя тренеру в глаза. — Я не хочу ехать. Но я ничего не могу сделать… Я маленький.

Тренер чуть не поперхнулся. Оглянулся на Олю и Диму; развел руками:

— Ну что ты… Туда все хотят. Все будет в порядке… Удачи тебе… Чтобы все на новом месте было хорошо.

* * *

Девятнадцатого мая они получили свои визы.

Дима запомнил все как в угаре — длинная дорога в эту проклятую Варшаву, молоденький польский таможенник, который, узнав, что они едут за визой, рассмеялся и пожелал удачи…

Несколько очередей у посольства, фотограф, предлагавший услуги тем, кто не успел сфотографироваться… Сперва у них приняли документы, потом вызвали на интервью. Беседовали по-русски — через маленькое окошко; молодая приятная американка спрашивала, кто ждет их в Штатах, как и где они будут жить, где работать… Беседу завершила непривычная процедура клятвы: надо было поднять правую руку ладонью вперед и сказать «Да». Приятная собеседница очень напряглась в этот момент, видимо, у нее были особые инструкции относительно распознавания лгунов…

Говорят, по прибытии в Штаты, прямо в аэропорту, с них снимут отпечатки пальцев. К выходцам ОТСЮДА там относятся с подозрением: как если бы в колледж для преуспевающих, Чистеньких, богатых детишек пустили трудного подростка с улицы. Разумеется, за ним глаз да глаз…

В пять часов того же дня им выдали визы. Все трое не чувствовали ничего, кроме усталости; и, разумеется, красот Варшавы они так и не увидели.