Она ворвалась в кабинет, не собираясь даже скрывать раздражения:
— Що трапилось? Якi проблеми?
— Ти вiздила в Верховну Раду? I де ж сюжет? — Валентин по обыкновению делал вид, будто свалился с луны.
— Там немає сюжету. Там немає новин, самi лише внутрипартiйнi чвари… Я не бачу, що з цього можна зробити.
Шеф вздохнул. Хорошо знакомым жестом ткнул пальцем в потолок:
— ТАМ хочуть. Обов'язково.
— Якщо так, — сказала Ольга почти весело, — якщо вам настiльки потрiбний цей сюжет — робiть його самi! Або дайте кому-небудь, щоб зробили… Давати це неподобство в новинах — повне проститутство, але якщо хочете — вирiшуйте самi…
Возможно, еще несколько дней назад она ничего бы подобного сказать не решилась. Но теперь испытывала острое удовольствие, наблюдая за реакцией шефа. Как он сперва чуть краснеет, потом играет желваками, потом закуривает…
Наконец, поднимает телефонную трубку:
— Таню? Зайди… — и через минуту, подошедшей журналистке: — Вiзьми в Олi касету i прес-релiз, подивись матерiал i змонтуй сюжет. I одразу покажешь менi…
Таня вспыхнула до корней волос, но ничего не сказала, Ольга молча удивлялась. Такого поворота событий, такой скорой капитуляции она не ожидала.
Валентин прошелся по комнате; повернул ключ в дверях. Ольга вопросительно на него воззрилась.
— Значит, проститутство? — шеф открыл маленький бар, вытащил початую бутылку коньяка и две крохотных рюмки. — А когда тебе хотелось поехать в Америку, ты ведь делала все, что угодно, правда?
Ольга пожала плечами:
— Нет, не все. Только то, что надо было делать, чтобы поехать в Америку.
— Ты молодец, — протянул шеф, разливая коньяк. — И как ты думаешь, у тебя есть перспектива… в нашей программе?
— Это угроза увольнения? — Ольга обворожительно улыбнулась. — За коньяком, при закрытых дверях?
— Ты сильно изменилась в последнее время, — признал Валентин.
— Все течет, все меняется, — Ольга улыбнулась еще обворожительнее.
— Тебе предложили другую работу? Кто?
Ольга прищурилась:
— Отвечать обязательно?
Шеф уселся, но не на свое место, а рядом с Ольгой; над глубоким креслом начальника висела круглая мишень с тремя торчащими из нее дротиками. Две шестерки и семерка, слабенько. Это когда же Валик в последний раз упражнялся?
— Когда кидаешь дротики, ты кого-то перед собой представляешь? Начальство? Сотрудников?
Он улыбнулся:
— Отвечать обязательно?
Ольга улыбнулась в ответ. Валентин внимательно посмотрел ей в глаза, поднял рюмку:
— Ну… за отсутствие в нашей жизни проститутства!
Тост был более чем двусмысленный. Ольга засмеялась:
— Зачем так сложно? Проще — за честное сотрудничество!
Валик усмехнулся в ответ. Как бы невзначай положил руку на Ольгино колено:
— Съездим в сауну? Сегодня? Расслабимся?
Она помедлила — может, чуть больше, чем следовало. Потом аккуратно убрала руку:
— Сегодня я не могу.
— Завтра?
— Не выйдет.
— В воскресенье?
— В воскресенье, — она прикрыла глаза, — я занята. У сына матч… Кстати, я хотела бы делать интервью с Лобановским.
Валик плеснул коньяка себе в рюмку, залпом выпил:
— Знаешь, Оля… Не знаю, кто и что тебе предложил, но мне его немножечко жаль, — фразу про Лобановского он будто бы пропустил мимо ушей.
— Не понял? — Ольга приподняла брови.
— И не надо, — шеф встал, раздраженно завинтил пробку на коньячной бутылке, убрал хозяйство обратно в бар.
— Но, может быть, в воскресенье, где-то с шести… если получится, — как ни в чем не бывало продолжала Ольга. — А насчет Лобановского есть классная концепция — футбол и искусство…
— Ты до него не доберешься, — прохладно сказал шеф. — Даже ты. Он сидит сейчас на базе в Конча-Заспе и никого не принимает. И я организовать не могу, уж извини.
Ольга рассмеялась.
Человеку постороннему трудно вообразить себе, до чего противен бывает звук самого благородного музыкального инструмента — скрипки, например. Человек непосторонний не обращает внимания. Привык. А кое-кому, вот как Диме например, нравилось слушать, как противный ученический звук понемногу облагораживается, приобретая право именоваться «музыкой»…
Но вот к надсадному пиликанью пейджера невозможно привыкнуть.
— Ирочка, повтори, пожалуйста, вот эти два этюда, я сейчас подойду… Мне надо к завучу зайти на пять минут…
Надо понимать, именно завуч общается со своими педагогами посредством пейджера. Какие новости в сфере народного образования!
Дима вышел из класса, неторопливо прошелся по коридору, от кабинета завуча резко свернул к входной двери; рысью пробежал под окнами, вскочил в машину, с третьего раза завелся, вырулил на дорогу.
Надо думать, Ирочка честно повторяет этюды. А может, тщательно расчесывается перед стеклянной дверцей шкафчика — сейчас это не важно.
В нотариальной конторе было душно и людно; Дима всей душой ненавидел атмосферу застарелой очереди. Когда любой человек априори враг — он может вписаться в кабинет нахально, против правил, в обход положенных трех часов ожидания…
В первый момент Диме показалось, что его очередь прошла, и волосы на его голове моментально встали дыбом; бог, однако, миловал — женщина по имени Наталья Петровна по-прежнему сидела в углу, читала газету «Факты» и смотрела на Диму с укоризной:
— Что вы так долго? Обещали — на пять минут…
— Так получилось, — стал оправдываться Дима. — А сколько перед нами осталось?
— Еще двое, — в голосе Натальи Петровны слышалась гордость, как будто столь скорое продвижение очереди было ее, Натальи Петровны, личной заслугой.
— Так я звоню жене… Она сейчас придет вместо меня.
Стыли руки на кнопках уличного таксофона.
Когда он вернулся — под конец урока — Ирочка делала вид, что все еще повторяет этюды.
Едва вошел следующий ученик, мальчик Женькиных лет, — пейджер закурлыкал снова.
Все бесконечные очереди слились в один крысиный хвост. ОВИР, нотариальная контора, милиция… Опять нотариальная контора… Опять милиция…
Дима сам себе казался сумасшедшей белкой в механическом колесе, у которого полетели предохранители. И потому белка обречена бегать, выпучив глаза, пока не сдохнет на бегу или пока не лопнет приводной ремень…
Иногда он забывал покормить Малдера и Скалли. И уж конечно не хватало времени выпустить их из клетки на прогулку; мыши затосковали. Дима решил про себя, что в первое же свободное воскресенье сходит на Птичий рынок и продаст их в хорошие руки.
Как обычно, когда времени нет, косяком пошли частные уроки. Да такие, от которых нельзя отказаться; в пятницу позвонил старый приятель, еще по оркестру, слезно просил выручить — по субботам он играет дуэт с каким-то скандинавским послом, который самодеятельный пианист, и завтра как раз суббота, а он, приятель, как раз не может, а разочаровывать посла совершенно невозможно, кроме того, десять баксов за полтора часа — это ведь тоже деньги, ты не находишь?
…Посол жил, как водится, на Печерске. Дима любил бродить здесь пешком, они когда-то и с Женькой тут гуляли, разглядывая затейливые фасады — «шоколадный домик», «дом с плачущей женщиной»… Сегодня Дима почти не смотрел по сторонам, а если и оглядывался, то только в поисках нужного адреса.
В последний раз сверившись с бумажкой, он вошел в подъезд огромного, с высоченными потолками дома; обитую кожей дверь открыла блондинка-Домработница.
В гостиной журчал фонтан и потрескивал дровами камин; Дима заинтересованно разглядывал потолки с лепниной, картины на стенах — до чрезвычайности абстрактные, зато очень большие.
В углу стоял белый рояль, похожий на дрессированного мамонта.
Дима достал из футляра инструмент, стал тихонечко его подстраивать — в эту секунду из соседней комнаты, из-за приоткрытой двери, явился молчаливый мраморный дог в шипастом ошейнике. Не то чтобы Дима боялся собак — собак он как раз любил; но ему не нравилось, когда собаки смотрят на него долгим оценивающим взглядом.