Голос его срывался на высоких нотах и по-бабьи дрожал. Борис слышал, как он тяжело, с сухим присвистом дышит. Пэтом он опять начал кричать, через каждое слово поминая черта.
И тут Борис вспомнил, что вчера положил ключ в ящик стола. Он хотел что-то сказать, но махнул рукой и, выключив аппарат, побежал к себе в комнату. Выдвинув ящик стола, он побросал на пол переплетенные отчеты, оттиски статей, пачку бумаги. Ключ нашелся довольно быстро. Он устроился между коробочкой с кнопками и логарифмической линейкой. Борис схватил его, зажал в кулаке и вдруг забыл, что собирался делать дальше.
Несколько секунд он лениво, в какой-то сонной одури, пытался сообразить, что нужно делать. Так ничего и не придумав, он вернулся в диспетчерскую.
Видеофон надрывался и дрожал, точно хотел оторваться от стенки и улететь. Борис подошел к аппарату и нажал кнопку. Яркая звезда на экране расширилась, и в лучевых пересечениях возникло лицо Володи Корешова, инженера-дозиметриста и начальника районного управления общественного порядка.
— Как это произошло? — тихо спросил он.
— Не знаю. Все случилось за какую-то секунду. От завода не осталось ничего. Совсем ничего…
— Люди были?
— Нет. Четвертая бригада контроля должна заступить в четыре часа тридцать минут. Инженер по наладке всегда приходит утром. Вот только…
— Что только?
— Я имею в виду восьмой цех. Модест Ильич любит сам проследить за сменой кадмиевых стержней…
— И ты думаешь, что он был там?!
— Нет… Не знаю. Вряд ли он придет ночью.
— Так что же, да или нет?
Борис почувствовал, что рука у него стала горячей и мокрой. Он разжал кулак и увидел ключ.
— Что ты молчишь? — спросил Корешов.
— Я думаю, был ли в тот момент на заводе Модест Ильич.
— Нечего думать! Я сейчас позвоню к нему домой. Кто-нибудь еще мог быть там в момент взрыва?
— Нет. Больше никого не могло быть.
— Хорошо хоть это… Ну ладно, я сейчас к тебе приеду.
Борис еле дождался, пока Корешов отключится, и, побежав к сейсмопотенциометру, открыл его.
Взрыв произошел в 3 часа 57 минут. Борис быстро нашел нужную линию. Но никакого зубца на кривой против нее не было. И опять ему стало как-то не по себе. На минуту даже показалось, что все это только снится. «Ну да, я сплю, — уговаривал он себя, — вчера целый день провел в бассейне и здорово устал, вот и заснул во время ночного дежурства. Сейчас проснусь, сделаю над собой усилие и проснусь».
Он подошел к огромному окну. В синеющем небе застыли побледневшие звезды. Над темной гребенчатой каймой леса ярким александритом мерцала Венера. Где-то там, далеко за лесом, только что исчез огромный химический комбинат…
Борису показалось, что он видит, как небо постепенно насыщается малиновым огнем далекого пожара. Но это, наверное, была заря. Он вернулся к экранам. Они были по-прежнему пусты. Покрытая пеплом и хлопьями земля почти не дымилась. Нигде ничего не горело.
Борис включил в диспетчерской свет. Как глаза фантастических насекомых, смотрели на него из темноты бесчисленные шкалы и стрелки приборов.
Все они стояли на нуле. Им больше нечего было показывать, они уже ни с чем не соединялись.
Борис прижался лбом к стеклу и попытался хоть что-нибудь разглядеть в лежащей под ним черной бездне. Лишь изредка на лакированном листочке кустарника проскальзывал звездный свет. Степь спала, глухая и черная.
Он знал, что сейсмические приборы зарегистрируют любое сотрясение почвы на территории завода. Неужели во время этого странного взрыва, оставившего после себя полную пустоту, не обрушились на землю трубы, не попадали стены и перекрытия? Не могли же башни, колонны, циклоны и газгольдеры сгореть в воздухе, до того как они упали? Но равнодушная сейсмограмма упрямо твердила одно и то же: «Могли».
Борис готов был допустить даже внезапный распад вещества, теоретически невозможный и беспричинный. Эта еретическая идея хоть что-то объясняла…
Подтащив к стене стремянку, он взобрался на нее и открыл щиток восьмого сектора. Бобины не вращались. Им уже не нужно было прокручивать ленты программы. Борис перемотал ленту на левую съемную бобину и вынул ее из гнезда.
Если на заводе и случались изредка непредвиденные вещи, они были так или иначе связаны с восьмым цехом. Борис мысленно перебрал в памяти все секторы комбината: органический, элементо-органический, минерального сырья, синтеза, гетерогенного катализа, высоких давлений и электрохимии.
Ни один из них не мог стать источником таких разрушений. Если только полное исчезновение можно назвать разрушением. Оставался лишь восьмой цех, где производилась нейтронная сварка полимеров и реакции горячих атомов в растворах. Если даже допустить невероятное — что там взорвался урановый реактор, — то и этим нельзя объяснить ни полное отсутствие разрушений, ни взрыв без взрывной волны. Поэтому восьмой цех тоже отпадал. Но Борис все же поставил бобину в гнездо дешифратора и прокрутил всю ленту недельной программы.
Конечно, он был прав в своих сомнениях с самого начала: это ничего не дало. Ничто не могло вызвать взрыв: ни сварка пятисот тонн титанопласта, ни синтез привитых сополимеров иридия, ни замена части графитовых блоков в котле. Вот уже семь лет все эти процессы с идеальной четкостью протекают без всякого вмешательства человека. В чем же дело? На всякий случай он просмотрел кривую регистрации излучений на территории восьмого цеха. Радиация была в пределах нормы. При таком фоне можно было даже находиться на территории в обычных костюмах защиты. Оставалось поверить в чудо. Но он не хотел, не мог называть гибель лучшего в мире химического комбината таким хорошим и волнующим словом, как «чудо».
Прозрачная, как аквариум, диспетчерская осветилась. По панелям фотонно-счетных устройств скользнули голубые лучи далеких фар. По шоссе шли машины. Штук пять или шесть. Борис спустился по крутой винтовой лестнице вниз и вышел во двор. В лицо ударил теплый и тугой ветер. Ночь дышала запахом настоенных на солнце цветов Горьковато и нежно пахла полынь. Вокруг фонаря, как завороженные, клубились мошки. С сердитым гудением стукнулась о матовый колпак мохнатая ночная бабочка. Все дышало спокойствием и миром, ласковой и грустной тишиной. Даже подумать, и то было бы кощунством, что в такую ночь может прийти беда.
Стало слышно, как шуршат по бетону протекторы и изредка потрескивает ударяющийся в крылья гравий. Головная машина сбавила скорость и свернула к башне. Борис прикрыл глаза рукой, защищаясь от яркого света.
Подъехав к самой двери, машина остановилась. Водитель выключил двигатель и погасил фары. Лишь в подфарниках переливались тревожные красные огни. Борис различил темный причудливый силуэт пожарной машины. Хлопнули дверцы. С двух сторон к нему подбежали K°-решов и незнакомый пожарник в полной амуниции, но без шлема.
— Жданов! — представился пожарник. Поздоровались.
— Садитесь быстрей — время дорого, — потянул Бориса за рукав пожарник.
— Нам некуда спешить, — ответил Борис, — все уже сгорело.
— Как так? — не понял пожарник. — Ведь после вашего вызова прошло всего девять минут! Давайте, мы еще успеем. — И он кинулся к машине.
— Погодите! — крикнул Борис ему вслед. — Я же говорю, что все сгорело!
Жданов остановился, слегка пригнулся и медленно, на пружинящих мускулах, повернулся. Вся его фигура выражала недоверие. Но, вероятно поняв, что диспетчеру нет никакого смысла его обманывать, он вернулся.
Корешов закурил сигарету. В свете фонаря дым расплылся тусклой лунной радугой.
«Неужели только девять минут?» — подумал Борис.
Корешов торопливо затянулся два раза подряд, бросил сигарету на землю и затоптал красный жгучий огонек.
— Рассказывай! — бросил он Борису и поднял воротник плаща.
— Где остальные машины? — спросил Борис пожарника и неприязненно подумал про Корешова: «Рисуется…. Шерлок Холмс!»
— Поехали к месту. А что? — ответил Жданов.