Но вот в нашей школе появились новые мальчики и девочки, они были одеты куда наряднее нас, у них были лакированные ранцы и прекрасные письменные принадлежности. Они почти не говорили по-русски, и единственное отлично было у них за немецкий язык. Фашизм изгнал их с родины. И мы на всю жизнь запомнили: если человека заставляют задуматься над тем, кто он по крови, – это фашизм!
На экраны Москвы вышел фильм «Рваные башмаки», и мы без конца бегали в кинотеатр «Центральный» на Страстной площади смотреть его. Горестная судьба немецкого мальчика Буби волновала нас, как своя собственная. Я и сейчас, шестьдесят лет спустя, словно въявь вижу последние кадры фильма: убитый мальчик в клетчатой рубашечке лежит на мостовой, рядом с ним детская музыкальная труба, которая навсегда смолкла, потому что умолк ее маленький хозяин.
«Поджог Рейхстага! Грандиозная провокация фашизма!» – запестрели заголовки газет. Георгий Димитров. Лейпцигский процесс.
Для моих детей и внуков – это один из билетов на экзамене по истории. А для меня живая и горячая легенда моего детства, это наша наивная мечта о Всемирном Союзе Советских Республик, это пионерские сборы и взметнувшиеся кверху детские ладони – требование свободы болгарским коммунистам.
Три месяца в далеком Лейпциге идет процесс. А мы, дети, ходим по перекопанным московским улицам, по бульварам, желтые листья шуршат у нас под ногами, дождь лакирует асфальт и булыжник, мы садимся на мокрые скамейки и без конца пересказываем друг другу речь Георгия Димитрова, мы вместе со взрослыми гордимся, что этот человек, оказавшись на скамье подсудимых, ведет себя как обвинитель.
И мы собираем горы утиля и металлолома в фонд МОПРа [3] , мы тоже хотим быть борцами за всемирную революцию.
16 декабря 1932 года объявлен приговор: Димитрова освободить! Но мы помним угрозу Геринга: «Каков бы ни был приговор, я до вас доберусь!»
И вот Димитров в Советском Союзе, наша страна приняла его в свое подданство.
Великий Гёте сказал: «Деньги потерять – ничего не потерять. Честь потерять – потерять много, но соверши подвиг, и всё забудется. Мужество потерять – всё потерять». Эти слова Димитров, находясь в лейпцигской тюрьме, взял своим девизом.
Да, главное в жизни – не терять мужества. Каких-нибудь полтора года назад меня не принимали в пионеры, и мне казалось, что жизнь кончилась. Но вот пришла весна 1934 года, и завтра, накануне майских праздников, мне предстоит надеть красный галстук на шею – кого бы вы думали? Самого Георгия Димитрова! Он приедет к нам в школу, и мы будем принимать его в почетные пионеры.
Конечно, мы с бабушкой не спали почти всю ночь, долго разговаривали в темноте, и она сетовала, что родилась не вовремя и не пришлось ей заниматься общественной деятельностью.
– Владимир Николаевич был очень ревнив, – вздыхая и ворочаясь в постели, говорила бабушка. – Он даже запретил мне ходить на занятия любителей струнной музыки, организованные в Тифлисе сестрами Тизенгайзен, родственницами декабриста. А сейчас, о, сейчас я обязательно была бы председателем чего-либо…
Утром бабушка придирчиво осмотрела мой туалет: белую блузку и синюю сатиновую юбку, красный галстук и белые с голубыми каемками резиновые тапочки, которые мы за сочетание цветов называли райскими.
День мне запомнился ярким и солнечным. Косые столбы пылинок летели через большой зал, деревья в огромных окнах покачивались, и мелкая клейкая листва светилась на солнце. Я смотрела в зал сбоку, из-за сцены. В руках у меня новенький красный галстук и железный зажим, на котором эмалью три огненных языка – пионерия, комсомол, партия. В зале шумно и гулко. Но вот на мгновенье всё стихает, и тут же тоненькое «ура» и нестройные поначалу аплодисменты заполняют зал.
Димитров проходит мимо меня быстрым легким шагом – большой, решительный. Аплодисменты всё громче. Он приветственно поднимает над головой две сомкнутые в рукопожатии руки, пытается что-то сказать, но ребята не слушают, продолжая хлопать и кричать. Кто-то выбегает на сцену и обнимает его. В страхе, что мне будет не протолкаться к нему, я нарушаю порядок, предписанный директором и вожатым, протискиваюсь вперед. Ребята расступаются.
– Пионерская база 25-й образцовой школы принимает вас в почетные пионеры! – звучит торжественный голос Фати Гурария.
Я тянусь изо всех сил, стараясь заправить галстук под воротник его рубашки. Руки мои дрожат, и концы галстука не попадают в зажим.