— Куда ты?! — Муршуд дернул его за руку. — Вон твой дом.
— Я не домой! — сказал Ахмед и пошел прочь. Ему хотелось побыть одному, хотелось выплакаться, смыть слезами боль в саднящем сердце. Подумалось вдруг, что Наргиз выйдет замуж и не станет больше улыбаться ему, а если и станет, то не будет в ее улыбке прежнего тепла, она станет холодной. И холод той улыбки Ахмед унесет с собой домой, и стены в доме обледенеют, и с потолка свесятся ледяные сосульки…
Глаза Ахмеда затуманились. Ему показалось, что он шагает в пустоту, что еще один шаг — и он упадет в бездонную пропасть.
Тьма напугала его, ему вспомнилась одинокая могила у въездной арки. Ахмед подумал, что несчастнее шофера Алиша — его отца — нет никого на свете и что шофер Алиш потому самый несчастный человек, что о нем никто не помнит. Умер безвременно и забыт. Ахмеду хотелось плакать, но слез не было. Там, где только что он ощущал мягкий, больной комок сердца, сейчас был камень. И виноват в этом отчим Мансур: если бы не он, Алиш не был бы предан забвению и сердце Ахмеда не окаменело бы. Туманное сознание парня прорезала резкая, как ножевой удар, мысль: «Мансур мне ответит за все!»
Теперь он знал, куда ему идти. И, пошатываясь, Ахмед шел к дому, шиферная крыша которого отливала в сумерках серым цветом…
Ахмед дошел до ограды, сложенной из речного камня, и, приподнявшись на цыпочки, заглянул во двор. За густыми кронами деревьев увидеть что-либо было невозможно.
Нагнувшись, он пошарил рукой по земле и нащупал у края тротуара шероховатый камень. Оглянулся по сторонам — прохожих не было. Ахмед подошел к деревянной калитке и громко постучал в нее. Кто-то щелкнул выключателем на веранде, над калиткой засветилась лампочка, и длинная тонкая тень Ахмеда, перерезав тротуар, легла на пыльную дорогу.
Отворилась калитка, в проеме появился Мансур. Увидев Ахмеда, он смутился, стал поспешно застегивать ворот пижамы. Парень посмотрел на Мансура, внимательно разглядывал пижаму, но какого цвета полосы — определить не мог. И вдруг вспомнил, что пришел сюда вовсе не для того, чтобы рассматривать все вокруг. Он шагнул назад и теперь уже в упор смотрел на отчима.
Мансур растерялся под этим пронзительным взглядом и смущенно улыбнулся. И тут он заметил камень в руке Ахмеда, но ничем не выдал своего беспокойства. Он оглядел пыльные брюки юноши, прилипшие к потному лбу волосы, вопросительно посмотрел в округлившиеся глаза Ахмеда. Мансур все еще улыбался и, чтобы скрыть улыбку, дотронулся рукой до серебристых своих усов. Улыбка эта вывела Ахмеда из себя, и он поднял руку с камнем, целясь в широкий, выпуклый лоб Мансура — сейчас этот белый, сияющий в электрическом свете лоб окрасится кровью! Ахмед зажмурился и что есть силы кинул камень. Раздался глухой удар. Ахмед стал терять сознание. Колени его медленно подогнулись, и, погружаясь в темноту, он ощутил, как чьи-то руки схватили его за плечи, приподняли и понесли куда-то.
Ахмед, очнувшись, увидел большую люстру на потолке. С трудом повернул гудящую голову, посмотрел на тюлевые занавеси на высоких окнах и, сообразив, что он не дома, вскинулся, сел на кровати. В висках заломило, в затылке нарастала тупая боль, нутро горело, во рту была странная горечь.
Ахмед осмотрел просторную комнату, и как ни жарко грело солнце сквозь тюлевые занавески, от стен, покрытых масляной краской, веяло бодрящей прохладой. Пол в комнате был только что вымыт.
Как ни напрягал свою память Ахмед, а вспомнить, что же было после того, как они расстались с Муршудом, никак не мог…
На веранде послышалось звяканье посуды.
Дверь в комнату отворилась и, бесшумно ступая, вошла мать. «Ага! — сообразил парень. — Вот где я очутился!»
— Добрый день! — сказала Гамар и отдернула тюлевые занавески, — лучи солнца хлынули в комнату и ярко осветили ее.
Ахмед промолчал. Мать постояла и вышла. Как только она покинула комнату, Ахмед схватил со спинки стула свою одежду и поспешно стал одеваться. Вскоре мать внесла на подносе стакан чаю и стакан молока.
— Выпей, сынок, свежезаваренный чай, — жалостливо сказала она.
Ахмед присел на краешек стула, сделал два глотка молока и поперхнулся.
«Да как же это я сюда попал? Как?!»
Женщина вышла на веранду и вернулась, принесла чорек и тутовый дошаб[4] в пиале, все это она поставила перед сыном.
— С вечера бозбаш остался, — сказала она. — Разогреть?
— Не хочу.
Гамар пододвинула к сыну пиалу с дошабом.
— Спал ты как убитый… Не смела разбудить, ждала все, когда сам проснешься, и на работу опоздала. — Легко она это сказала, не в упрек.