Я пошла к дому по нашему темному двору, не спуская глаз с окна, натыкаясь на кирпичи, спотыкаясь о консервные банки. Я не смотрела под ноги, потому что боялась: вдруг оторву глаза от окна, потом посмотрю снова, а света и нет. Наверное, я была похожа на лунатика, потому что Ленька, соседский мальчишка, на которого я наткнулась, сказал: «Ты чего, спятила?»
Прежде чем зайти в подъезд, я остановилась. Ведь сейчас, пусть ненадолго, мне предстояло расстаться с окном, и это пугало меня. За моей спиной был двор, в котором я выросла. Большой двор большого коммунального дома, с сараями, с дровами, за которыми мы любили прятаться, с водокачкой, с сырым бельем, развешанным на веревках, с лужами мыльной пены, с тремя тополями, посаженными моим отцом.
Сейчас этот двор был черен и пуст, и я, повернувшись к нему лицом, постояла перед ним, сама не знаю зачем. У меня была странная привычка как-то без слов разговаривать с неодушевленными предметами. Так вот, я постояла перед этим двором, как будто он был моим сообщником и понимал меня. А потом сразу нырнула в подъезд, задыхаясь, пробежала темную переднюю, больно ударившись коленом об угол сундука, и рывком толкнула дверь.
— Ты что это, бежала от кого? — спросила мама.
— Ой, не могу, какая ты смешная, — захихикала Эля, — посмотри на себя в зеркало.
— А меня попросили завтра подменить первую смену, а сегодня отпустили, — сказала мама. — Сейчас чай будем пить. Вприкуску. Я сахар достала. Давайте чистую скатерть постелим, раз уж сегодня такой день.
— Какой день? — спросила я мрачно.
— Ну как какой… — смутилась мама. — Вроде как выходной получился. Неожиданная радость — она вдвойне ценится.
— Мама, — сказала я угрюмо, — а почему у меня нет розового пальто?
— Какого еще пальто? — удивилась мама.
— И качелей, — продолжала я упрямо.
— А я знаю, — радостно закричала Эля. — Это она Лике завидует.
— Ах, Лике, — огорчилась мама. — Это той, у которой качели в комнате? Но ведь это очень вредно для дома, когда в комнате качели. От этого потолочные балки расшатываются. Им, видно, чужого не жалко. Как приехали, так и уедут…
Моя прекрасная дама
Больше всего на свете мы любили собирать стеклышки. В нашем дворе их водилось сколько угодно. Можно было подумать, что в каждой семье за вечерним чаем непременно разбивается сервиз, а утром покупается новый, а вечером снова разбивается, и так без конца.
Мы ходили по двору, опустив головы, как лошадки, щиплющие травку, и глядели в землю. Мы искали стеклышки, как ищут грибы. Удача могла настигнуть в любую минуту, в самом неожиданном месте, но чаще всего на помойке. И потому помойка стала для нас самым заманчивым местом. Утром, наскоро позавтракав под напором бабушек, мы бежали туда. Мы обходили помойку вокруг: присматривались, приглядывались, примеривались. И скок — драгоценный осколок уже прикрыт ладонью, а глаза в это время жадно шарят вокруг в поисках новой находки. А какое наслаждение оттирать стеклышко от грязи, высвобождая рисунок! Не водой, конечно. И не носовым платком — такого у нас и не водилось. А просто поплевать на стеклышко, а потом тереть и соскабливать присохшую грязь.
Рисунки попадались всякие: и цветы, и золотые узоры. Иногда даже маркизы в пышных кринолинах и голубых напудренных кудрях. Правда, большей частью они оказывались или без ног, или даже без головы. Но это было еще заманчивее. Подумать только: маркиза без головы. Это вам не какой-нибудь всадник без головы. Можно неделю ходить и думать: а какое у нее было лицо, а какие локоны, — и сочинять истории, от которых захватывало дух.
Как-то я нашла стеклышко. Из-за него-то все и началось. Это было совсем необыкновенное стеклышко. На нем была изображена почти голая дама. Она лежала в густой траве, лениво и небрежно протянув руку к ветке, усыпанной золотистыми яблоками. Ее тело, чуть прикрытое чем-то белым и легким, было так красиво изогнуто, словно она сама вовсе не дама, а гибкий розовый стебель.
Я была в восторге от своей находки. Но Эля взглянула и процедила сквозь зубы:
— Ерунда!
— Сама ты ерунда! — отпарировала я, уверенная, что Эля просто завидует мне.
Но подошла Люся, посмотрела и фыркнула.
— Где уж нам! Ты одна понятливая, — ехидно заметила Эля.
— Ну где ты такое видела? — добавила Люся. При этом она так презрительно взглянула на мою даму, что та словно как-то съежилась, померкла, и на ее розовом теле проступили мелкие трещинки.