— Я не должна была так говорить. И приходить без предупреждения. И…, — она готова была извиниться за всё что угодно, вообще за всё.
— Хватит, ты ни в чем не виновата.
Ближайший в школе двор. Облупившиеся голосистые качели. Она гладит по привычке острые скулы с точками сбритой щетины. Он жмурится, как разомлевший на солнце кот. «… и он что, опять аванс задерживает? Скажи, что уволишься, если так и дальше будет», — что-то щебечет Вика, не зная еще целых несколько минут, что это раз последний.
— Скажу, — вторит Серый. — Обзятельно скажу.
Игривое солнце скользит за тучу, как подсматривающая девица за угол.
— Пойдем, — подрывается Серый. — А то сидим уже…
— Ты разве спешишь?
— Да, — на ходу придумывает он. — По делам.
— Ну пошли. По каким делам-то?
— А всё тебе скажи…
Он вскользь игнорирует ее бьющуюся о его лапку.
— Вик.
Она зачем-то останавливается. Зеленеющие кусты вдоль обочины, старенькое ДК, мимо которого ежедневно идешь домой, всё приобретает какой-то картинный рельеф. Будто кто-то всё и давно решил. Будто она ничего, совершенно ничего не может сделать. Если заплачет, даже если закричит.
— Нам надо расстаться.
— Почему? — одними губами шелестит она.
— Я не люблю тебя. Больше не люблю.
— Что? — переспрашивает, сама удивленная, как мгновенно и страшно что-то замерло в груди, как веки остались сухими.
— Ты всё слышала.
— Что?
— Прости меня.
Мир такой медленной, что он быстро, чересчур быстро скрывается за ДК. Из кармана пальто высовывается после уроков переложенное приглашение и, не удержавшись в дрогнувших пальцах, ложится на графитово-серый тротуар.
Как ни странно, разревелась она только дома. Хотя внутри набухало что-то огромное и колючее, но ноги двигались. Но можно было даже выдать улыбчиво-любезное “Здравствуйте» соседке и «Мам, я к Надежде Викторовне» — Леночке.
Отсидела занятие. Простояла 15 минут в переполненной маршрутке. Съела тарелку супа. Мозг вообще не верил, не осознавал. Ну или, по крайней мере, пытался держаться. Это неправда. Неправда, нет.
Только вечером собственная подушка стерпела надрывный, захлебывающийся вой. Снова. И еще раз. Всхлипы, уже громкие, нарастающие, как чьей-то по ступеньками спускающийся близкий каблучок, узорами вышли в сонной тьме. В висках стучало, в сердце, везде. А она всё металась, словно в лихорадке, пока не убежала в колкие, тревожные сны, все из его рук и непонятный, неизбывной тоски. Но там было хорошо. Тревожно, но хорошо. Там он всё еще был рядом, все еще был ее.
— Красная ты какая-то, — заметила Леночка. — Не простудилась?
— Всё хорошо, — прошептала она, но в тарелку утренней овсянки зачем-то закапали слезы.
— Вик, — перепугалась Леночка. — Скажи мне, что такое.
— Мы с Сережой расстались, — прохрипела.
— Останься сегодня дома. Я предупрежу Надежду Викторовну.
Но это не помогло. Никак и ни разу.
Проспать весь день. Проспать и проплакать. Пока кто-то шумел и безразлично перемешивает листы: день — прозрачный, закат — розовый, вечер — серый-синий. Вот бы не просыпаться. Вот бы никогда.
— Ну ты чего, мать? — после 16 позвонила Алёна. — Хнычешь что ли? Давай я к тебе зайду? Вот прям сейчас. Сразу поднимусь… Не хочешь? Ну ладно… Ну не реви, Вик. Давай, зайду за тобой завтра. Чтоб в 8:15 была как штык.
В 8:15, по дороге в школу, в едва светлеющем классе, под локоть с Аленой после звонка — ничего не изменилось. Весь день Вику волновал только несчастный сползший носочек, который Серый поправлял на ней, показывая ей какие-то приемы борьбы. «Блин, скользит, что ль? Садись давай! А то споткнешься и нос себе разобьешь!» Никто, никто больше не подтягивал ей носочки вот так. Ни папа в детстве, ни… Но это потом, конечно, очень потом.
А пока было так больно, что она рассыпалась, едва затворив за Аленой. Сутки описали круг: опять ночь, диван, крик в подушку, опять сны, руки. 5 часов. Лицо мокрое-мокрое. Воспоминания по одному, то ли нищие странники, то ли картинки, то ли вино — пить и не напиться. За всю жизнь не наплакаться.
«Набил в 15 его. Прямо в общаге. Друг купил машинку. И я такой, ну пипец, ты теперь татуировщик. Буду твоим первым клиентом»
«Не бойся ты. Да давай, садись на плечи. Держишься? Встаю!»
«Нет! Нет, нет, нет! Аааа! Господи!» — собственный визг, крик, смех.
Никогда не выпущу. Ни за что.
Первый экзамен, математика, случился в конце мая. Точнее, прошел от и до по плану. Без опозданий, спешки и уже настолько бессмысленного, что смешного нервяка. Они все просто собрались и пошли во главе с праздничной и важной, как гусыня, Надежой Викторовной. К самой соседней школе в районе.