Прикрытие развернутого светиного диалога, любопытное глазастое касание, снова прикрытие диалога. Не заметил, надеюсь. Надежда Викторовна, лопочущая, суетливая, с пружинистостью маленькой собачки мешающая то там, то тут. Неровный треугольник вен под грузным языком пианино. То всё же настояло на своем, втиснулось, и проем со скрежетом сдался.
– Фух! – сдулся Росомаха. – Спасибо, пацаны! Мы тут дальше сами!
– А че там еще надо? – новая звонкая нота.
Голос сопрягался с низеньким ростом, вероятно, с нее Вику, стильным фиолетовым худи, барбершопскй стрижкой – наскоро выдернутые мелочи, напрямую глазеть она не решалась.
– Да херня, шкаф собрать, – махнул Росомаха.
– Ладно, тогда покеда, – сказал другой, сохраненный где-то в памяти, но безымянный. – Росомаха. Серый.
Долгое «братское» прощание из звучных похлопываний по плечам, рукопожатий и разноголосыми «Давай», «Ну давай», «На связи». И фиолетовое худи вместе с кем-то удалились.
– Ну че, Серый, шкаф, – сказал, как надавил, Росомаха.
– Вика, – опомнилась Надежда Викторовна. – Ты что это у меня сидишь! Идем! Идём-идем заниматься!
– Шкаф так шкаф, – впервые заговорил Серый, светлые глаза, опушенные чернеющими ресницами, поймали некстати гуляющие по его скулам карие, словно больно защелкнув мышеловку.
Монотонное «тук», мальчишеские смешки, отчетливая нецензурщина – всё откуда-то из приоткрытой берлоги «дочи» - точь-в-точь замыленный золотистый снимок какого-то сладкого утра на низкой кушетке и сливочно взбитых простынях, при кокетливо выбивающемся в щербинку штор солнечном луче. Вика то и дело косила в эту «списанную» с неизвестной картины спальню, но ей доставались только чьи-то взмахи молотком, бегло выглянувшие старые «Найки» и вальяжно разложенные конечности собираемого шкафа.
– Запиши формулу…, – перебивая росомахин бас, мягко приказала Надежда Викторовна.
Её, как назло, прервала рваная дробь молотка.
– Запиши формулу…,- попытка вторая, натужным от нетерпения тоном.
Тут балкон за ней разверзся, и доча с бодрым сигаретным шлейфом, пробормотала:
– Мам, я проскочу.
«Проскочить» не дал стул, вскрикнувший от ужаса под напором дочи, и, пока Надежда Викторовна поднималась, пропуская, вновь заголосил молоток.
– Ну невозможно! – возмутилась классная и, раздосадованная, яростно отправила всхлипнувшую методичку в одну из никогда не разбираемых стопок. – Совершенно невозможно! Пойду… чай себе сделаю. Вика, будешь чай?
– Нет, спасибо.
– Может, кофе? С шарлоткой. Свеженькая, утром сегодня испекла.
– Да нет, Надежда Викторовна…,– замямлила Вика.
– Нет-нет, я непременно тебе положу! – загорелась та и располневшей ланью унеслась на кухню.
Вика спаслась от мозгодробительных звуков в извечной гуще синего экрана: скользяще сменяли друг друга рассеянно обработанные фото бывших одноклассниц, кто-то в беседе класса активно набирал сообщение, тридцатисекундная реклама то и дело предлагала кошачий корм, чудо-тушь и – потрясающе эстетично – презервативы.
Ветвистая паутина, впрочем, ничуть не укрывала от ЕГО присутствия, что-то вроде ещё одной закрепленной вкладки в сознании – разделяющие стены, их с Росомахой болтовня, рассвистевшийся чайник – он всё равно оккупировал каждый миллиметр чем-то увлеченных мыслей. Господи, я же толком его даже не знаю. О чем ты думаешь а? О чем?
Оттуда, с белой от подвисающего интернета страницы: пронзительное серо-коричневое застарелой гостиной с солнечным потоком многочисленных пылинок, где она, строго удерживая плоскую ровную осанку, нервно теребила айфон на островатых коленках – чуть за каймой клетчатой школьной юбки. «Ты че завис, Серый? Закручивай, давай! А то до завтра тут не управимся!» Барбарисовая улыбка цвета ее тинта, лучисто поигрывающая уголками и так же лучисто исчезнувшая. Подслушиваешь, да?
Циферблат на стенке неслышно отмерял время, а они, как дети, наслаждались этой игрой. Жаль, что это не могло длиться вечно: вскоре источник дикого шума, словно она сносила все на своем пути перепуганные предметы, из ванной продефилировала Доча, кто-то похрустывающе, ловко начал складывать в ящик металлическую мозаику инструментов.
– Ой, а вы уже закончили! А я-то! Только чайник поставить и успела.
Проем заполнился овальным, как вязкое невылепленное тесто, тельцем Надежды Викторовны, Росомаха по-доброму усмехнулся: