В соседней вселенной передумавший кот юрко пролился ей под ноги, и Вика, оглушенная матовой чернотой, какое-то время жарко, потерянно дышала в его готово растопыренных объятиях. «Всё в порядке?». «Да».
В реальности же он всё ещё медлительно колдовал над своими кроссовками, и с натужным «Можно?» она вклинилась рядом.
– Ой, да что ж вы без света.
Надежда Викторовна озарила прихожую древним – доисторическое чудовище – абажуром.
– А что? Леша уже ушел? Даже спасибо не успела сказать, – щебетала она. – Ты как, Вика? Нормально дойдешь?
– Я напишу вам, как приду, – пообещала Вика.
– До свиданья! – попрощался Серый
– Спасибо. Спасибо вам!
За ними закрыла неожиданно старая, угасшая женщина.
На улице караулила мутная, щекотно-прохладная ночь, ластившаяся к Вике – прямо под кожанку – мелкими мурашками.
– Ты пешком? Проводить? – заговорил Серый.
– На трамвае. Тут недалеко до остановки.
– Я прогуляюсь, – заверил он.
– Как хочешь.
– Ты не против?
Из кармана высунула голову наполовину полная пачка Camel.
– Не против, – соврала Вика.
Ветер подхватил первое едкое облачко и унес, играючи, в непроглядную темь.
– Ты давно занимаешься у Надежды Викторовны? Вроде раньше тебя здесь не встречал.
Пепел разлетался, угасая, падающими звездами.
– Месяц. Даже больше, наверное. Мы с родителями месяц назад переехали сюда из Красноярска.
– И как тебе Эльск?
– Город как город, – рассудила Вика. – Все маленькие города ужасно похожи друг на друга, а большие – ещё больше. Везде и всё одно и то же, разница лишь в количестве «Пятерочек», «Магнитов», «Перекрестков», «Лент», кафешек и торгушников. А… Ну и ещё везде есть Ленин… Пресловутая пешеходная улица. И, конечно, набережная. При наличии водоема. Сделанная под копирку набережная, чуть-чуть напоминающая Геленджик.
– Как-то слишком цинично звучит, – заметил Серый. – Для девочки из одиннадцатого класса… Похоже, ты не особо рада переезду. Тогда зачем…
– Отец военный, – объяснила Вика. – В Эльске сформировали новую часть.
– Честно, я никогда не переезжал, – признался он; медлительно постукивал по рельсам железный, ярко-огненный трамвай. – Но мне кажется, это крутая возможность начать новую жизнь.
– Ага, когда в старой остаются друзья, знакомые, планы и мечты, – желчно парировала Вика.
Пластиковый козырек остановки лоснился, наглаживаемый горячей охрой многочисленных фонарей.
– Хочешь? – он протянул тонкую с коричневым верхом сигарету.
Замерший отрезок, словно сомкнувшийся над ними медово-золотистый пузырь, в котором – чинное, но бесстыдное расстояние, ураганно-серые глаза в драгоценно карие, они неприкрыто изучали друг друга. Без услужливых теней воображения: его вздернутый, в ещё подростковых черных лунках нос, чуть подступающие друг к другу брови, выделенная, почти обезьянья челюсть. Её хорошенькие, капризные губки, остренький подбородок, суховатый черный лайнер, довершающий нежные веки двумя очевидно разными стрелками.
Пыхнувший трамвай, и пузырь лопнул, разорванный. Время, запнувшись, выпрямившись, зашагало вновь.
– Я не курю, – сказала Вика. – Это мой трамвай. Пока.
– Пока.
В двенадцатом часу, когда зазмеились по подушке тяжелые сонные волосы, они все еще пахли сигаретами.
Глава 7
Дома душно от недавно включенного отопления, говорливой сковороды на плите, прелого травянистого душка.
Передний план: Росомаха, диван, низенький журнальный столик.
– Откуда? – отрывая часть расстеленной газеты, осведомился Серый. – Дэнчик?
– Дэнчик, – подтвердил Росомаха. – Помог ему с переездом.
– Чё не позвал?
– Ты ж бухал с Нат.
Серый сплюнул в замызганную пепельницу на подлокотнике дивана.
– И чё?
Друг пожал плечами, привычные руки сами собой сворачивали самокрутку.
– Думаешь присунуть этой девахе? – после небольшой паузы выдал Росомаха.
– Посмотрим.
Дважды щелкнула зажигалка.
– Она тебе не даст, – спрогнозировал Росомаха.
– Может, и не даст, – затянувшись, согласился Серый.
Местами рваная газета очистилась от зеленоватой пыли, и та ещё долго обитала в квартире, прелая, тошнотворная, головокружительная. Она нейтрализовала все мучившие, неизбежные предвестники утра, что уже скопились у изножья кровати засыпающего Росомахи: мерзкий, откровенно химический «Три в одном», склизкие бутеры из полежавшей колбасы, опять расклеившиеся, в двух местах уже подшаманенные кроссы, беспощадная двенадцатичасовая смена в нескончаемом, несмолкаемом улье.
Ненавижу свою работу. Ненавижу. Даже больше, чем колледж. И двести рублей в кармане. Для кого-то эти двести рублей – чашка кофе. Почему для меня – это ещё десять дней до стипендии и пятнадцать до зарплаты. Гребаных десять дней. И это вся моя жизнь? Пивас по вечерам и смены за косарь? Боже, почему так смешно? Бессонный, он захихикал. Серый бы тоже посмеялся, непременно посмеялся бы. В конце концов, это и его жизнь тоже. Но дойти до него не было сил.