На просторной кухне для них слишком много места. У него на коленях – более чем достаточно. Есть печенье. Пить смородиновый чай.
— Знаешь, перед переездом сюда мне казалось, что это будет самый кошмарный год в моей жизни,— рассуждать. – Только у меня начало что-то получаться, появилась лучшая подруга, планы. Просто… просто всё было так хорошо. И вдруг всё. Надо уезжать. Начинать всё сначала. И никого, по сути, не волнует, чего ты там хочешь и твоя маленькая жизнь… А мои родители, они всегда так жили – сорвались поехали. Мама говорила, что при переезде жене военнослужащего выдается 2 ее оклада на работе. 2 оклада. За всё, что ты оставила позади… Честно, никогда не смогла бы быть, как моя мама. Вечно в дороге, вечно на взводе… И ради чего?
Ради чего? Серый отхлебнул из толстопузой чашки с викиными инициалами. Над миниатюрным печатно-газетным диванчиком, где он автоматически поглаживал длиннющие ноги – какой-то рамочный, банальный, огромный семейный портрет. Смотри от него: хлипко бирюзовые тона кухни, перетекающие в новомодный глянцевый гарнитур — всё, разумеется, на заказ. Действительно, ради чего, глупая моя девочка?
—Да не скажи. Я вот, например, в детстве мечтал быть военным. Даже… не то чтобы военным. Это было просто максимально близко. Я думал, что я на всё способен, что я почти сверхчеловек. И что этого достаточно. А дальше… ну как-то сложится само собой. Но вот я учусь в шараге. И за свои почти 20 лет толком ничего не сделал. Ничего значимого, выдающегося. А твой отец делает это каждый день… А быть с ним. Ради чего? Ради любви.
— Странное желание – стать сверхчеловеком.
Зацепиться за желтоватое пятнышко на рукаве его толстовки. И оттуда вверх-вверх: по разозленному дракону, по смуглой шее, по тяжёлому, щетинистому подбородку — гладить, тереться, целовать.
— Ну ты и приставучка…
— Разве обязательно сделать что-то выдающееся, чтобы быть счастливым?
— Может быть, и необязательно, —сдался он, и Вика устроилась сверху, проелозила чуть липким от жары лбом, душистыми волосами. – Но мне всегда хотелось. Что-нибудь… Что-нибудь такое… Что-нибудь, чтобы тебя запомнили. Что-то, что ты оставишь после себя. Чтобы через 200 лет кто-то сказал, да. Помню, был такой чувак.
— Не знаю, я никогда об этом не думала. Да и когда… Я всегда была чем-то занята. Какая разница, что ты после себя оставишь, если завтра тебе вставать в 6, пилить на работу, прийти домой через 12 часов, лечь перед теликом… Скажи моему отцу про что-то великое, он, наверное, посмеется над тобой.
— Росомаха работает оператором 2 на 2. Смена косарь стоит, нормально по нашей стране. Но он… допы постоянно берет, бабла не хватает, он хочет ремонт у нас на хате сделать… Всё собирается уволиться, найти что-то прикольное, но так уже три года. Работа, работа, работа. Даже нет времени подумать, что ты про*бываешь свою молодость за 1000 рублей в день. Не то что про что-то великое.
— Может, в этом и смысл любой антиутопии — чтоб у человека не было времени даже задуматься о чем-то, — заключила Вика.
Она выставила его за 2 часа до родительского приезда, саму ещё долго потряхивало изнутри. На бедрах, боках, как на карте, проступали голубоватые следы его прибывания: «Ты не можешь аккуратнее? Я опять вся в синяках. А если мама заметит».
Глядеть снизу огромными от испуга, невинными глазами: «Когда ты так смотришь, мне аж стыдно становиться». «Как так?» «Ну так… наивно что ли».
С ним Вика держалась стойко. Сейчас, наедине собственные мысли заставляли задыхаться.
Спрятаться в ванной. В белой пахучей пене. Заблудиться, робко, недоверчиво, в ещё трепещущих воспоминаниях.
Хруст. Кто-то шумно повернул ключ, и Вика, спугнутая, совершенно остывшая, подскочила прямо в объятия ее розового полотенца.
Глава 19
В этот раз по-хозяйски зашедшую Вику встретило только звонкое конфетти ее любимого мальчишеского смеха.
– И я ему, кароч… эту всю фигню. А сам думаю, мужик, ты чё рофлишь? – басило из гостиной.
– А че он? – точно принадлежало Серому.
– Да ниче… Каких только даунов не позвонит.
«Пригоняй завтра, как отпустят. Буду ждать»,— обрывался вчерашний диалог вк.
Как он мог о ней забыть?
По-кошачьи тихо пролавировать между разбегающейся обуви. Серый, румяный, без майки, привалился к дивану в бесцветной, бесформенной жиже никогда не стираемого ковра. Рядом – Росомаха, такой же карикатурный, невзрачный, как при их давней недолгой встрече. Перед ними – неясного назначения, вероятно, помойное ведро с выводящей в грязноватой воде круги бутылкой. Что за…?
– Вы решили пол помыть? – подала голос Вика. – Это какие-то новое способы?