Глава 20
Слишком тесные, мысли мешали спать.
“Ты мне когда-нибудь изменял?”
Не так. Нет.
“Эта девушка в твоем телефоне…”
“Какая девушка?”
Пока Витя раскатисто храпел, у нее было время потренироваться. Прошагать от начала этот разговор, так и сяк обойти все защитные колья и зазубрины: “Да что ты такое говоришь”, “Как ты могла такое подумать?”, “Тебе заняться нечем, что в моем телефоне шаришься?”. Он соврет ей, конечно, бегло и убедительно. “Она – новый делопроизводитель в части. Никитке к ней надо было, а он даже не знал, как она выглядит. Вот я и…” Надавит взглядом, авторитетом – нет больше никакой Елены Евгеньевны, только маленькая проштрафившаяся девочка. И зачем она в телефоне лазила? И как правда могла подумать?
Ни за что правды не скажет. Только все эти мелочи невнимательности: между рекламных рассылок застрявшие сообщения, какая-нибудь безнадежная тушь в ящике рядом с коробкой передач, то самое фото – всё наутро обратится в призрак. Игра воображения. И не было никогда.
Несколько шагов через коридор и гостиную, две стены между – Вика пряталась вместе с неспящим экраном под одеялом.
“Никогда и ни о чем мне больше не ври”, – печатала.
“Так я и не врал)”
“Недоговаривал”, – опередила Вика.
“Это одно и то же”.
“Хорошо”
“Больше никаких недомолвок”.
Ускользнуть. Убежать. Соврать. Как она, спрашивается, выклянчит у родителей целую ночь? Препятствие такое огромное, такое немыслимое, что совершенно непреодолимое. Особенно тогда, в отчаянии на трех часах замершей стрелки. Что же делать а?
К счастью, когда следующим вечером она, отвоевавшая в тот день 4 в триместре по русскому и честно обменявшая ее: “Ну вот, ты молодец, не зря готовилась” – на несколько трепетных часов с задернутыми шторами, звезды уже сошлись. И Никите К., немолодому капитану, выдан был командировочный в Эльск.
– Вас что так надолго в школе задержали? – недоумевала Леночка. – В половине шестого пришла.
– Мы с Алёной сидели в Маке, – нашлась Вика. – Четверку мою отмечали. Я же тебе написала.
– Лен, Никита в пятницу в Эльск прилетает. Я его к нам пригласил.
– Дядя Никита? – встрепенулась Вика.
– Да пусть заходит, – разрешила Леночка.
– А может я тогда у Алёны останусь? Что я тут буду вам мешать?
В 16 Вики уже не было. И Леночка, преобразившая вдруг в скуластую и моложавую – выдавал что-то только загнанный взгляд – позволила себе выпустить в подушку, звучно, надрывно, все эти недели неизвестности рядом с ним. Неужели сегодня?
Наложить на пресный ужин и безупречно отмытые столешницы слепок былого совершенства и уюта, того «домохозяйского» вдохновения, что превращало когда-то рутину в искусству, а неизбывность четырех стен – в божественный, великолепный холст – Никита не должен ничего заподозрить. По старой памяти: летний вечер, ее атласное красное платьице с открытыми коленками, подвижная ладонь Вити, легонько пощипывающая белесую кожу, когда ее, восемнадцатилетней, сверкающие глаза делали уморительными несмешные шутки – воссоздать ту старую, давно закончившуюся себя.
Много очень летних вечеров в раме всегда людного окна. Громкие компании, подгитарные песни. Счастливое бездумное лицо Вити в набросках первых морщин. Никита К. в белой рубашке: недорогой бар, крохотные жесткие диванчики у столика, ее беленький кружевной сарафанчик. Сколько же всего она помнила… Как накрепко слита была ее юность, молодость, задор, смех с Витей, с Никитой, со всеми ними. Как? Когда она перестала быть их частью? Когда это всё пошло мимо, оставило ее позади? Когда родилась Вика? Когда она стала встречать Витю, пижамная и опухшая, нечесаная, с аппетитно причмокивающей пальцем дочерью на руках?
Витя и Никита прибыли в половине девятого. И голоса их звенели, смеялись откуда-то из прошедших восемнадцати лет. Словно выйдешь навстречу, а там обшарпанный коридор тверской общаги – первое их места службы. Не вдвоем, нет – у них сегодня многочисленная и громкая офицерская компания. Хотя разноцветные корешки памяти уже порядком поистаскались, и все гости слились в одно блаженно пьяное лицо некоего молодого летехи. Он весь вечер вопил про начало лучшей жизни, и уносили, уводили его самым первым. Он и самым первым разложил вертолет и, увы, разложился вместе с ним. Но Леночка этого, к счастью, не помнила. На миг она уверилась, что они зайдут сейчас прежние, ладный, крепкий Витя и худощавый Никита в своих любимых, решительно смешных в полосочку брюках. Но завалились они почему-то морщинистые и пузатые, с привычно омытыми хмельной розоватостью белками – должно быть, начали еще на работе. И только из-под забившихся в улыбчивые цыпочки теней выглянула на миг прехорошенькая темнокудрая девчонка.