Бесспорно, так рядом он оказывался с десятками девушек. Бесспорно, ещё несколько десятков экзальтированных и ванильных точно бы не отказались. Бесспорно, он был красивее Серого.
– Ты не курила раньше? – улыбнулся он.
За эту улыбку не хотелось разрушить мир или убить соседей, ее хотелось вдохнуть, как никотин. Залпом влить, как бокал с шампанским. Она походила на вихрь, срывающий мысли, сомнения и одежду. Перед глазами отчего-то встала парочка в соседней комнате, и наркотическое очарование угасло в отвращении.
– Нет.
– И как тебе?
Второй раз Вика затянулась с осторожностью, но всё равно закашлялась и вновь провалилась в чертову карусель.
– Ужасно, – заключила она. – Как это может кому-то нравится.
Гаснущим светлячком пронзая ночь, викина сигарета спикировала вниз.
– Странный выбор, – задумчиво бросил Бивень.
Всё ещё о сигаретах?
– Мне надо вернуться, – констатировала Вика.
– Зачем?
По-прежнему колкий и разноцветный, мир выпустил только злосчастные несколько секунд: зеленое тельцо татухи на кадыке, светлая щетина. Ее стремительно, больно швырнула вниз, где кто-то другой, не она, беспомощно \и безответно раскрыла рот – чисто дышащая под водой рыбешка – под неясно-мучительное чужое дыхание.
По венам погнал чистый концентрированный испуг. Серый. А как же Серый? Что теперь будет? Спали татуированные кандалы поверх вышитых рукавов ее блузки. Она заелозила, как пойманный зверек, и с силой вытолкнула его язык.
– Немедленно пусти! – вскрикнула.
Демонстративно поднятые руки Бивня. Бежать, ничего и никого не помня, с разъедающим, готовым лопнуть пузырем вины: коридор, зал, свое место. Серый о чем-то болтал с Росомахой, уже гораздо пьянее, чем когда отошел на балкон.
– Ты где была?
– Я… нигде. В туалете.
Зачем она врет?
Серый зацепился, наступил моментально в ловушку ее припухших, приоткрытых губ. Три верхних пуговицы невинного воротничка сужающейся тропой уходили вниз. Он мог поклясться, что они были застегуны. Все до единой.
– Ну-ка посмотри на меня.
Комок, сдавленный грозовым выжидающим взглядом, наконец, разорвался и закапал за ворот.
Дальше быстро. На его месте никого. Тупое страшное тук, будто упало что-то тяжелое. Звенящий пляс подрагивающих стекол в плену деревянных рам. Громкое «Ты че о***л!». «Иди на***!» Отчетливые звуки ударов.
Стас, Росомаха, длинноволосый – все кинулись, как на пожар. И, когда Вика, шаткая, мешающаяся, продралась через любопытствующих, всё уже стихло. Росомаха зажал Серого огромными медвежьими объятиями, тот особо не сопротивлялся – бешеные осоловелые глаза шарили, искали Вику. Ему всё ещё не верилось. Не стыковалась. С Бивнем. С этим конченым нариком!
Бивня, красного, с торопливо всходящими на миловидной мордашке синяками, придерживал волосатый. Щуплый, с разбитым носом и горящей челюстью, он больше не казался даже малость привлекательным.
Это всё – кошмар. Самолично созданный кошмар. От самой мысли об этом женственном, будто желейном рте, хотелось блевать. Она не могла. Не могла. Это всё не правда. Дурной сон.
- Вы е***утые что ли?! – орёт Стас. – Хотите, чтоб соседи полицию вызвали?!
– Отпусти меня, Сань, – просит Бивень.
Совершенно спокойный, он сплюнул в окно и, как ни в чем не бывало, потянулся за сигаретой.
– Росомаха! – взревел Серый. – Пусти б***ь.
– Вика, – кивнул Росомаха. – Вызывай такси.
Привалившись к матерному панно в парадной, она отслеживала по карте желтую машинку. Полностью отпустило. Внутри жутко и тихо. Так жутко и тихо, что можно услышать, как скребутся внутри засушенные слёзы.
Наконец запертый улей отворился, и Росомаха весело объявил: “4:45, ребят. Пора восвояси”.
В такси Серый прыгнул на переднее. Предчувствие на сидении где-то между ней и Росомахой облачилось в мрачное послевкусие произошедшего. С водительского дуло бегущий холодной улицей. Тускло возвращались последние кусочки разума. Она мысленно перебирала слова. Прощения. Клятвы. Сожаления. Но всё это выглядело жалким и непригодным на фоне бьющегося розовеющего утра. Произошедшее отдалилось, стало как будто не правдой. Только серый осуждающий взор в зеркале ложился тяжелый, болезненный, как пощечина.