Вновь родная пятиэтажка. Замусоренный коврик в прихожей.
– А ты куда заходишь? – впервые заговорил с ней Серый. – Такси часом не перепутала? Может, с Бивнем ехать надо было?
– Серый, я…
– Действительно, ты, – подтвердил он. – Шла бы ты отсюда.
– Но… но я… Ты не видел, как всё было, – оправдывалась Вика. – Я сама не поняла, как это произошло. Мы стояли, курили.
– Ты ещё и курила! Ну молодец, что сказать!
– Серый!
– Я сказал тебе сидеть на месте! Сидеть на месте и ждать! Это было так трудно!
– А какого фига… Какого фига, спрашивается, ты мне сказал, что делать? Я тебя спрашивала? Ты мне кто? – защищалась Вика.
– Действительно, похоже никто…
– Серый…
Вперед, на ходу скидывая куртку, подальше от нее.
Можно было кинуться следом. Подойти. Можно было всё исправить. Можно было… Вика в окружении одинаково мокрых подушек бесшумно всхлипнула. Может быть… и можно было, но тогда она молча закрыла дверь и поехала домой.
Глава 22
Шёл снег. Ещё до звонка буйный рой младшеклассников всполошился, взвился, хлынул во двор. «Снег! Снег!» Одиннадцатиклашкам, связанным тоскливой, непрерывной серией из восьми уроков, оставалось только льнуть к окнам. В пятиминутных заминках между алгеброй и физикой. Пока в соседнем кабинете, где Вика ни разу не была – хотя бы потому что уроки музыки завершались для всех в шестом классе – статная кудрявая учительница самозабвенно ласкала пианино. Звонко, мелодично. Фоном – пустые математические функции.
Звонко. Мелодично. Непрерывно. Под поддернутыми бессонной синевой веками – скорбная тишь умерших сообщений. Серый так и не ответил. Ни разу. Мимо плясали объясняемые, тщетные, незамеченные формулы. А снег всё шёл и шёл.
Перед русским Алёна снимала его в Inst, и тот потрясенно, восхищенно сходил прямо в ее тепло-пшеничные косы. “Да закройте там! Холодно же!” С викиной четвертой парты открывались маленькие, почти театральные сценки: украденная мальчишкой сменка, за которой гналась, скользя и спотыкаясь, резвая младшеклассница, переплетенные ветром космы веток. Шлепающий, визгливый от снежков школьный двор.
И хочется, чтобы снова было 10. Собирать свои изваленные, как в муке, балетки. Грозно визжать: “Ну щааа ты у меня получишь!” Потом дом. Мультики. Розовые толстобокие бутерброды вместо супа. А девчонка, что пососалась на вписке с левым типом? Её нет – никогда не было.
Приду – непременно сделаю себе бутерброд.
– А ты че такая мрачная? – заметила Лиза.
Будто они были подругами.
– Да так, – отмахнулась Вика.
Так что невыносимо. Прозвенел звонок, зиму заперли назад в пластиковую раму. По классу разошлись мизерные: “Да что такое! Опять самостоятельная!” – клетчатые бумажки.
С «вписки» – так назвала это Алёна – минуло четыре дня. Без Серого время бродило кругами по одним и тем же суткам: штампованный закат из-под жалюзи, школа, утопический полдень, весь в дымчатых облаках, домашка, репетиторы, сомкнутая ступенчатыми пластинами ночь.
Он позвонит. Или напишет. Сегодня или завтра. Напишет же?
Всё, как вчера, свежее: отпереть своим ключом, на цыпочках пробраться к себе. Глотая слезы. Натужно, как на уроке хореографии, выловив равновесие. Никого не разбудить.
Избавиться от опороченной блузки, шорт, белья. А где пижама?
На подступах к туалету она звучно, даже криминально споткнулась, но разноголосо спящая квартира, к счастью, продолжила транслировать мирный отцовский храп. А из глаз всё текло и текло, бесшумно и неостановимо.
Та кухня. Желто-пятнистый холодильник. Бивень. Тут всё отяжелевшее внутри подступило комом и оглушительно, мерзко, шумно пролилось в унитаз. И снова. Снова. Снова. Зачем она столько пила?
Краткий душ. Родная постель. Всё? Неужели это конец? В сердцах звонить Серому. Занято. Занято. Занято.
“Давай поговорим”
“Пожалуйста”
Сообщения падали в пустоту.
Он ответит ей? Напишет сам? Теперь Вика каждый вечер баюкала эту мысль перед сном. Заговаривала саму себя, как ребенка сказкой про Деда Мороза: он придет, только засни. Вспомни пока всеобъемлющие, весь мир пожирающие объятия, теплые-теплые. Ей помогало. Уносило прочь от мокрых подушек и нестихающей мигрени. Правда, на время. А утром оказывалось, что подарок под елку так никто и не положил.
Обезоружить синяки под глазами тональным кремом. Найти ещё один на шее, масштабный, красно-синий – презент от их игрищ на балконе. Благо заметила. “Но я же стирать хотела эту водолазку”, – возмущается мама. “Я сама после школы”.
Мужественно продержаться день. До самого вечера. Пока рука не потянулась за целующимся смайликом вместо “Спокойной ночи”. Тут стойкая личина надрывно раскололась от “2 дня назад”, а под ней – вновь рыдающая, жалкая, снова и снова терзающая пресловутый номер. “Абонент вне зоны действия сети”.