Ещё одно праздное, радужное, как жемчужина, воспоминание. Без флера неважных этих вселенских заоконных битв: когда-то украденный для крыши клетчатый плед на впервые чинно собранном серовском диване, огромные, по цвету – чистая зеленка – шерстяные носки Серого на собственных ногах, рядом – заедающий орешками пиво Росомаха.
– Будем… Будем учить тебя пить, – предположил Серый.
Привычно колдующий на кухне, он всё равно зажигает ее улыбку своей.
– Мне кажется, это плохая идея, – всё-таки возражает Вика.
– Да не, – хрюкает Росомаха. – В вашем случае просто жизненно необходимая.
Готовьсь. Старт. Пли. Прямое ореховое попадание!
– Ай! – вскрикивает Росомаха и перехватывает “мяч”, шершавый от васаби, тут же хрустнувший под зубами. – Ты сама здесь убираться будешь!
Они привыкли друг к другу, как два вынужденно делящих территорию зверька. Росомаха сперва чурался вездесущих женских следов: затерянные разноцветные резинки, коричневатый, почти сточенный губной карандаш, премилый коротенький топик с кружевной окантовкой – “Лех, кинь мне на диван! Че пялишься?! Положи – сказал!” А потом как-то примирился: в конце концов, от кошек тоже остается шерсть.
– Может, научить тебя играть в карты. Хочешь? – предложил Росомаха. – Когда-нибудь играла в “Ху*”?
– Нет. А что игра правда так называется?
Росомаха и сам не знал, когда нащупал его впервые, этот истошно-розовый, несовместимый с жизнью пузырь, который отгораживал ее от всего. Будто общаешься с некой иной расой, умным необыкновенно, но не знающим самых простых вещей существом. Откуда она? С какой вообще планеты? Как Серый ее нашел?
– Ты что? Ни разу не слышала? – изумился Росомаха. – В каждом дворе же играли.
– Да я вообще в карты не умею, – призналась Вика.
– Итак, – объявил Серый. – Ужин!
Кило картошки и цыпленок – даже больше, чем нужно, для шедевра. Не как у мамы – лучше. “Ну что? Как тебе, Вик?” “Очень – преграда жадно набитого рта – очень вкусно!”
– А ещё! – интригующе начал Серый. – У меня есть это!
Фирменным жестом отворить морозилку. Оттуда – что-то льдистое и кислотное, кудрявая зеленовласая дама на бутылочном прямоугольнике.
– В честь чего? – изумился Росомаха.
– Стипуха пришла, – пояснил Серый. – 70 градусов. Это по-любому даже горит!
– Абсент, – признал Росомаха. – Всегда, кстати, хотел попробовать.
– Может, подожжём? – азартно бросил Серый, моментально вооружившейся у плиты шаркнувшей, загоревшейся спичкой.
– Нет! Ты что делаешь? Ты придурок что ли? – воспротивилась Вика.
– Нет? – игриво осведомился Серый; спичка почти догорела. – Точно нет?
– Нет. Точно нет. Не пока я здесь, – отрезала Вика.
– Не при ней, так не при ней, – вздохнул Росомаха. – Выноси, Серый.
Тут ее вытянули сзади, взвизгнувшую, возмущенную.
– Пусти! Пусти немедленно! Ты придурок что ли?
Конечно, Серый завалился сверху и принялся щипаться, и прикладываться губами, куда придется, и… “Ну хватит!”, – взмолилась Вика. “Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!”
– Фу, фу, фу, – прокомментировал Росомаха. – Какие вы противные.
В отличие от друга Серый давно уверился: Вика не с его планеты. Но ему было плевать.
– Так что? Ты будешь?
Неловкое моментальных переходов: он уже держал на изготовке граненый стакан, а она, растрепанная, раскрасневшаяся, словно все еще ощущала змеящиеся щекотные пальцы.
– Нет, у меня родители дома. Не сегодня.
– Может, пивас? – предложил Росомаха, шерстящий просторы интернета на наличие фильма, который «Ты, Вик, непременно должна посмотреть». – Там Essa есть, она вкусненькая.
– Да нет, спасибо, – она осталась несгибаема.
– Ну и как хочешь, – отмахнулся Серый.
Фильм назывался «Борат». Брат. Сват. Бородат. Любая рифма правильная.
Каждая плоская смешинка – ножом по сердцу. Вика ныла: “Может, выключим. Давайте другое а!” “Да там дальше нормально будет”, – убеждал Серый. Росомаха откликался на каждую шутку, раскатисто, живо, раз даже ненароком задев Вику эмигрировавшей слюной.
Мешали абсент с “Сантой”. “Смерть в полдень” – объяснил Серый. – Читал, что это любимый коктейль Эрнеста Хемингуэя”. Ржали, уже втроем, над откровенным и стыдном гротеском на экране. “Да не, не хочу пробовать”, – снова отказывала Вика. Представляли себя не просто мальчишками, впервые разорившимися на дорогой алкоголь – эстетиками, ценителями.