– Лена, – снова звал он. – Лена.
Скомканные вещи сыпались с полок в разложенный летний чемодан.
– Что случилось? – повторил Витя.
– Что случилось?
Они замерли, Леночка и какая-то нежная, чуть изношенная кофточка.
– Ты спрашиваешь, что случилось? – истеричное, перемешанное с плачем. – Анне Филимоновой напиши, спроси!
– Лена…
Как же хорошо он ее знал: мелкая дрожь выпустивших блузку рук. Зачем тебе выход? Останься. Вот так. “Пусти меня!” – визжит Леночка. Участившиеся вдохи ложатся ей на шею, куда-то за ее темное каре. Прижимать настойчиво, почти изо всех сил.
– Хочешь я уйду, – шептал он и покачивал ее, как маленького ребёнка. – А вы с Викой останетесь. Ну куда ты поедешь одна?
– Пусти, – цедит Леночка.
Шершавыми пальцами настигать слезинки.
– Ей сейчас нужна мать. А ты… Поедешь к родителям в Саратов? Оставайтесь здесь. Я скоро в командировку, а там что-нибудь придумаю с жильем.
– Нет, – всего одно украсть у слез. – Нет, нет, нет – не могу.
– Я уйду, хочешь?.. Переночую в казарме, я…
– Нет, – всхлипывает Леночка.
– Что ты хочешь? Так и сделаем. Только скажи.
– Сегодня оставайся, – благородно решает Леночка. – Но никогда больше не смей меня трогать.
В сине-серой без ночника спальне любимый голос пылает такой рычащей ненавистью, что Витя всё же отступает.
– Ты хочешь сказать ей сегодня?
Выключатель изобличает отчаянный, с по углам зажавшимися носками беспорядок, мокрые, в выделившихся морщинках лицо и шею – его личный последний день Помпеи. Тускло-желтый и коричневый – Лена несколько недель говорила заменить пару лампочек, но он, конечно, забыл.
– Давай подождем хотя бы до Новогодных каникул, – смягчается Леночка. – Не будем добавлять стресса под конец триместра.
– Думаешь, она не заметит, что я сплю на диване?
Также молча она принимается перекладывать вещи. Витя, так и не дождавшись ответа, сметает в совок осколки на кухне. К приходу Вики семейное гнездышко отреставрировано настолько идеально, что можно даже ненароком пропустить гулкую царящую внутри пустоту.
Всё-таки ложатся вместе, по краям еще вчера общей кровати. Сантиметры между длиннее километров.
Леночка, наконец, может не притворяться, не поворачиваться, беззвучно обитать где-то далеко. От этой недвижимой, сжатой спины как никогда холодно – холоднее, чем в палаточных командировках, казарменных кубриках, так что у него отчего-то колет под веками. И – злая Купидонова ирония – через взаимное “нельзя” оба впервые за много лет слышат притягивающее, потрескивающее между ними электричество.
Глава 27
Сложное самое – найти рубашку. В изнутри и снаружи осаждаемом наклейками росомаховском шкафу – свернувшие мятые клубки немногочисленных футболок. Эта грязная, эта тоже грязная. Фу. Серый скинул всё под ноги.
О, рубашка. Вроде даже ничего. С выпускного. Налезет, наверное, ещё.
Она была, конечно, отвратительная. Того сорта и текстуры, что обязательно дыбится на плечах и воротнике. И спасает ее только немолодая говорливая продавщица, которая, суперсилой нескончаемой болтовни всё-таки загнав тебя на картонку, выдает: “Ну жених! Прямо на тебя сшили!”
Отложенная на тучную росомаховскую полуторку, она издевательски эластиково поблескивала, пока Серый – тщетная иллюзия выбора – застегивал на себе большеватые ему лехины балахоны. О, ему ещё добрых 1,5 часа бороться с ней утюгом!
“Уже собираюсь”, – черкнул Вике.
“Через 40 минут выхожу”.
Несуществующая больше щетина и позаимствованный одеколон. Во всех трех плоскостях советского трельяжа он всё ещё смуг и сероглаз, так что даже рубашке не удалось.
Не спешить. Чистить кроссы влажными салфетками. Нервничать. Незаметно почти нервничать, вновь и вновь проверяя такси, но так и не нажать “Заказать”. Телефон тут взбрыкнул и зашелся раздражающим гласом звонка.
– Что, Вик? Уже собираюсь.
На другом конце атрофирвовашего провода несколько секунд молчали.
– Серый…
Не Вика, конечно.
Не сегодня, Нат. Хотя неплохо как-нибудь с ней поболтовать, но… Он потянулся, чтобы сбросить.
– Пожалуйста, – надорвалось вдруг. – Пожалуйста, выслушай меня. Ты же знаешь, мне некому больше звонить.
Ну почему сейчас, ё-моё! Тереть грязной паутинкой – последняя – давно чистую пару.
– Извини, я очень занят.
– Пожалуйста, – она вплела совершенно по-женски серию издали разящих рыданий.
Он так и не положил трубку. Хотел, но не мог.