После пятый он, сущий боров, вперил красные, налитые глаза в свою столь же окосевшую цель.
– Че, Серега, куришь?
– Да.
— Пойдем! – позвал. – На балкон.
– Папа, я…, – тут же засуетились Вика.
– Ты с матерью посиди. Нечего тебе дымом дышать.
Стойко не обернуться на ее миловидное, паникой охваченное личико.
Лоджия с его последнего визита – вспомнилось почему-то ради ремонта в Sims 3 останавливаемое время – пополнилась небольшим журнальным столиком и двумя тестообразными зелеными пуфами. Чуть желтящие лампы успешно конкурировали с горящими сотами соседских балконов. После скромной пятиэтажки его двора – слишком неохватимая громада.
– Хочу сюда с зарплаты плойку взять, телик и кальян, – сообщил Витя и потянулся к брошенной пачке «Парламента».
Сели. Закурили. Приближаясь оба на ощупь к кульминации этого сложного вечера.
Витя, впрочем, не силен был в завершениях и монологах.
– Ты любишь Вику? – в лоб спросил он.
– Да, – не раздумывая, отозвался Серый.
Витя беззастенчиво рассматривал юный профиль. Сам он никогда не был красив, не в таком возрасте, не в смешной рубашке и с царапиной неудачного бритья на подбородке. Высокий, полноватый и курносый – не вымерший ещё рабочий-крестьянский тип. Хороший, добрый когда-то паренек из ПГТ. Его вылепили полностью в высоте застрявшие глаза и офицерская форма. Взрослым уже. По-своему привлекательным от чего-то натружденного и армейского, что можно собрать в “мужественный”.
Серый же… Он был из тех, кому женские ласки достаются за какую-нибудь шоколадку или праздный неловкий букетик с соседских клуб, за один изгиб чернющих ресниц и рассеянную улыбку.
– Сколько тебе сейчас? 20? – Витя не дождался ответа – Я вижу, ты хороший парень. Вспоминаю себя в 20 лет и… Я был мальчишка-курсант. Ветер в голове. Но я знал уже, что скоро буду офицером. Буду летать, служить Родине.
Он стряхнул пепел.
– Вика – мой единственный ребенок, – переключился, как по щелчку. – Я никогда и ни в чем не мог ей отказать. Девочка… Никогда не хотел девочку… Может, когда у тебя тоже будет ребенок, ты меня поймешь.
Белый бычок был убит о металлический каркас лоджии.
– Ей будет 18 в январе. Потом она поступит в университет и уедет. Или будет учиться тут. Останется с нами. А ты… Ты уйдешь в армию. И даже если она тебя дождется, то подумай – что ты сможешь ей дать? Сможешь вообще? Чем будешь зарабатывать на жизнь? Есть у тебя планы на будущее, какие-то идеи? Чего бы ты для нее хотел?
— Планы будут, – перебил Серый, – хоть и загадывать пока рано. В одном вы можете быть уверены, я бы хотел для Вики только самого лучшего.
– Что ж, — закончил Витя. — Раз любишь — ещё раз подумай над тем, что я сказал.
Глава 29
Вылет снова отбился. Что-то о нижнем крае облаков. Что-то не непогоде. Что-то о новом переносе на завтра. И в этой череде к Новому году плетущихся дней появилась уже, одна на экипаж, веселая надежда не улететь. “А что? Может, хоть в этот раз с семьей встретим”.
Витя ещё до обеда привел домой елку, плененную сеткой из бечевки, пахнущую лесом и свежестью, в одной руке, в другой – замерзший, зацепленный где-то букет кустовых роз.
“Это тебе, – распределил он, – а это тебе”.
Вике, конечно, досталась ёлка.
Снега насыпал с шапки. Наследил в прихожей. Пронес с собой до самой гостиной: “Вот здесь ее поставим” – приятный розовощекий мороз.
“Сегодня никак не могу, – писал Серый. – Пересдаю механику”.
“Сейчас поднимусь”, – легко согласилась Алёна.
Они налетели, две верткие, мишурой перебрасывающиеся феи. Леночка извлекла из только ей ведомого небытия залежи уродливых пластиковых шаров: ненастоящих, небьющихся, не лоснящихся слезливым стеклянным лоском, не таких совсем, как у него в детстве – и свитых намертво гирлянд.
– А мы вообще ёлку не ставим, – рассказывала Алёна. – Давным-давно когда-то ставили, а потом прекратили. Мама говорит, что это бессмысленный перевод ресурсов – вырубка деревьев и все дела. Я с ней, конечно, согласна, можно ведь купить искусственную, но… Эта атмосфера…
– Как будто ожидание чуда, – подсказала Вика.
– Да, – согласилась Леночка. – Запах хвои – запах детства. В моем детстве всегда ставили ёлку. И игрушки были другие, стеклянные, блестящие. Вы такие уже не видели, – словно прочла его мысли Леночка.
Стемнело. Только распаренные у батареи комнатные цветы приникли к блаженно холодному стеклу, за которым белый снег заменял пока мертвые фонари.
– Вот так, – заключила Леночка и короновала елку чуть ей большеватой, с кнопки засверкавшей звездой.
Крошащиеся с хрустом чипсы. “Уральские пельмени” по телику. Этот неуловимый отряд хохочущих фей. Как только он отвел глаза, всё встало наконец на свои места: эти девичьи совсем ноги, тот будничный жест, с котором она – поучительно девочкам: “Вот так” – подставила себе стул. Хоп. Он поймал, спустил ее сам собой. Чистые светлые глаза сверкали манящим волшебством всех в детстве разбитых новогодных игрушек. И на минуту он увидел конфетный блеск ее серебристого праздничного платья и захотел не улетать. Больше никогда.