– Мы чай пить. Вы будете, девочки? – она спасла, увела его на кухню.
– Нет, мам.
От того вечера Серому достались только фотографии: темное, размытое, негодное двух дурашливых мордашек. Очень разных, очень улыбчивых, приникших друг к другу щеками. До Нового года ощущался один дрожащий шаг.
После, в почти сакральной тьме своей комнаты, словно ночник грозил спугнуть уже зреющее чудо, Вика нашептывала в телефон: “Когда я была маленькой, отец выбирал елку под мой рост. Всегда вровень. И каждый год приносил елку всё выше и выше. А ещё он называл меня…”
– Викс, – опередил Серый.
Да, – чуть растерялась она.
– А Викс – это от Винкс?
– Нет, – тихонько прыснуть, замаскировав правду. – Конечно, нет.
На кухне Леночка поуютнее устраивала розы. Те все не вставали никак, будто были неуместны. И она, в конце концов, унесла их в спальню. Витя там в своих невзрачных клетчатых семейниках бдил рабочий чат.
– Завтра улетаешь? – вопрос копировался от вечера к вечеру.
– Уже неделю летим, – отшутился он. – Может, и на Новый год дома буду.
– Спасибо за цветы, – надо было что-то сказать.
Прежде чем уйти в душ. В ленту новостей. В себя. Он всё ещё не спит – смотрит. Сегодня пространство между ними тягучее, почти липкое, такое, что она у самого уха слышит его далекое дыхание.
– Надо вернуть тур, – нежданно вспоминает Леночка. – В Доминикану. Пока ещё не поздно, наверное.
– Тур? – переспрашивает он.
Леночка планировала эту поездку добрый век назад. Не она даже, другая какая-то Леночка, наивная та, так и не выросшая девчонка. “Ну поехали! Да и что, что языка не знаешь?! Ты подумай только, сколько мы не были за границей: пару раз только в Турцию слетали. А уж без Вики сто лет никуда не выбирались!”
“Да полетели! – ему было ну совершенно не до этого. – Куда хочешь полетели! Только сама там все найди и забронируй!”
Как вырвать навеки ту страницу, за которую бесконечно стыдно? Погас ночник. Темнота не знала. Он тоже не знал.
– Лен, – позвал, – может… не будешь возвращать тур, слетаем. Я и ты…
Вздох. Возмущенное эхо пружин.
В щекотливой тиши только множились многоточия. Леночка не пускала мысли. Они были слабые, ещё живые, как зверек, мечтающие приласкаться к привычным рукам. Она могла спросить. Но спрашивать почему – значит, уже подбирать ему оправдания.
Витя учуял моментально, всей кожей почувствовал эту мизерную заминку.
– Я дол***б, я знаю. Я тебя не достоин, – констатировал он.
Кончики пальцев выводили какой-то пароль на ее спине. Не подошел. Не повернулась.
– Давай слетаем. Как и хотели. Вместе, – шептал. – Пожалуйста, прости меня… Дай мне один шанс. Давай попробуем.
Эта кровать вновь – пыточное приспособление. Свяжите его по рукам и ногам. Запретите смотреть. Он всё равно прибьется к ней, приползет. 10 лет назад, через 2 года, через 20 – неважно, куда не спрячь, его доведет этот острый, до звездочек под веками натянутый канат. Прямиком из его сердца.
– Давай.
Канат взвивается, отпущенный, узлом заплетаясь вокруг друг к другу рванувшихся тел.
Чуда не случилось. Перед Новым год он всё-таки улетел, окатив Леночку тяжелым вопросительным чувством.
– Да ничего, так с мужиками посидим в части или на хате. Впервой что ли, – утешал он и утешался сам.
Знаю я эти твои с мужиками посидим. Видела. Для нее теперь подвох прикрывался каждой рабочей перепиской, всеми этими мужскими пивными вылазками в баню, даже нечаянной, от него не зависящей командировкой на праздники. Ничего не поделать. Слишком еще больно и свежо. Леночка не обвиняла, не истерила. Только беззвучно плакала в черствую нашивку летной формы.
– Ну хватит. Ну Лена, ну ты чего, – журил он, упуская минута за минутой в ее размякших объятиях, – я же опоздаю. Мне ехать уже надо.
– Да… Да, конечно, иди.
– Я тебя люблю, – покрывать поцелуями соленые, розовым налившиеся щеки. – Сильно-сильно.
– И тебя, дочь, – уронить перед прощальным хрустом двери губы на бледноватый лоб.