На пороге, конечно, Алёна, растрепанная: мокрый, под сдвинутой шапкой вихрь волос, расстегнутая куртка – выпившая и радостная. А сзади – целая толпа знакомых лиц.
«С Новым годом, тётя Лена!» – та ворвалась в прихожую раньше, чем разинувшая рот Леночка успела сомкнуть губы.
«С Новым годом!»- нестройно провозгласила компания сзади.
Яна, Росомаха, Свят, Стас, Волосатый с девушкой. На какой-то страшный миг я решила, что… Но ее, конечно, не было. И не могло быть.
– Тётя Лена, – она не постеснялась влететь, раскидывая мокрыми ботинками снег, прямо в неожидающую Леночку с холодными, морозными объятиями. – С Новым годом! С новым счастьем!
– С Новым годом, Алёна! – выдавила Леночка.
Та чуть отступила, скалялись и дыша на нее, веселая, розовощекая, счастьем и холодом:
– Вы же отпустите Вику с нами к ёлке? Ненадолго… Новый год всё-таки.
– Я… Я… Алёна, ты же знаешь, она наказана…
– Ну в честь Нового года. К ёлке пойти…
– Салют посмотреть, – подсказал кто-то сзади.
– Салют можно и дома посмотреть, – отрезала Леночка. – А вас, молодые люди, я вообще впервые вижу. Куда она с вами…
– Под мою ответственность, Елена Александровна, – включился Серый.
– Да, мы за ней присмотрим, – щебетала Алёна, переминаясь с ноги на ногу. – Не беспокойтесь.
Ох, Алёна, за тобой-то присматривать надо. Леночка аж схватилась за сердце. На нее выжидательно уставились все эти красные подростковые физиономии. «Отпустите? Отпустите? Отпустите?»
– Хорошо, Сережа, но только под твою ответственность. Недолго, – Леночка капитулировала.
Они бежали к ёлке, под ещё неотгремевшие салюты, на ходу открывая шампанское.
– Вы что делаете? А если полиция, – на бегу бубнила Вика.
Сильная ладонь тащила ее за собой.
– Да пьет уже вся полиция! – отозвался Росомаха.
Над площадью ещё шумел фейерверк, под которым мельчишили маленькие группки.
– Давай руку, – проговорила Яна, уже сжимавшая ладонь Алёны, а та Свята.
Держась за руки, они змейкой вклинились в толпу. Стас из горла глотал шампанское и передал его Волосатому. Вверх взвились последние салюты.
– Сфоткай нас, – неожиданно выдал Серый кому-то.
И впился в Вику долгим поцелуем. Под веками – тьма, над ними салюты рисовали на нежном бархате неба свои недолговечные узоры, взививалась, опадали блестками. Рядом ревела, скандировала толпа.
– Мы же все губы обветрим. Я не взяла бальзам, – бухтела Вика.
Обнимающимися, в нелепых куртках, слившимися губами, их навсегда запомнила мутная камера чьего-то хонора.
Глава 30
Не то чтобы это была любовь. Просто они могли говорить обо всём на свете. На всех сразу языках, от смешков до прикосновений.
Свят снимал квартиру в новом городе, прямо-таки премерзкую, серо-желтую: под мрамор загаженные обои, замызганная банка – вместо ящичка с ложками, всегда жирная, клеенчатая сверху – красно-белый горошек – этажерка у плиты. Лаковая, та самая штампованная советская стенка в единственной комнате.
Тут можно было жечь яичницу и курить в форточку, не считая часы. Включать на неуместно новом компьютере ATL и Скриптонита. Пока время допивает их минута за минутой.
Что ты вспомнишь обо мне?
Эти крепкие бегательно-атлетические ляжки в умилительно простых бесшовных трусах. Секущиеся концы выжженных волос. Нежная, как будто даже ровная веточка под грудью.
– Набила в 16, 2 года назад. До сих пор прячу от мамы.
Не потому что хотелось – потому что нельзя. Чтобы очень явно и нарочито медленно убирать за бюстгальтер ускользнувшие линии в задыхающейся от потных ног школьной раздевалке.
Ему никогда не нравились такие, как Алёна. Взбалмошные и легкие на подъем. Такие юные и уже вульгарные. Он вообще не умел быстро влюбляться. Она как-то справилась сама, забилась под кожу. И вот он зачем-то сам пишет ей ночами и отлучается на парах в веселый, ироничный немного поток сообщений.
Свят много рассказывал ей о Насте. Так много, что ее рыжеволосый призрак снизошел до звука, текста, а потом до пустой и голой рамки в памяти, откуда ненароком извлекли фотографию.
– Она была твоей первой любовью? – спрашивать, раскинувшись обнаженной на продавленном диване.
– Ну не совсем.
Библиотечные лагерные вечера, кресло на веранде, под закручивающимися нитями насекомых над лампочкой, пушистая, в бок подсматривающая челка Нат – всё так и не сошло с языка.
– На первом курсе я встречался с одной девчонкой. Ира ее звали.
От Иры у него внутри ничего не осталось – только набор юных порнографических упражнений. В стиле вульгарных, как снятые в двухтысячные, со смеющимся оператором и наигранной озвучкой, фильмов. Среди реквизита: нечаянная аляпистая шторка между двумя общажными койками, миниатюрный зажирелый холодильник, прискорбно тарахтящий в углу, и худощавый, прыщавый, отвратительный сосед, ворвавшийся в их торопливое, чуть потное тет-а-тет.