“Раз, два, три!.. Пей!”
«Пей! Пей! Пей! Пей!» – разноголосо скандировала толпа.
Серый, конечно, не успевал. И бармен с дотошным, почти учительским: «Пей, пей, пей!»- принялся работать битой. «Пей! – приказывал он. – Быстрее! Быстрее пей!»
Дотянуться, осушить, поставить. Дотянуться, осушить… От виски до абсента нарастающие стопки перетасованы с яблочным, ананасовым, пушистым от мякоти апельсиновым соком. Слышать только восторженный рокот толпы и собственные, звучно выгоняемые о каску выдохи. Сзади невидимая Алёна, на носочках прорастающая из-под безымянных спин, тянет к нему камеру. Много чьих-то камер. “Пей!” – повторяет бармен. Сверху кружит, в горле обжигает. “Пей!” – с методичным тук лелеет уже всходящую шишку. К потолку поднимается стучащее We will rock you. Окружающее, протертое до слезливой перекатывающейся белизны стекло тает до неразборчивых водянистых бликов. “Пей!” – удар. Тяжкая последняя стопка. “Молодец!” И он сваливается, нетвердый, как с поводка отпущенный гелевый шарик, сразу на ноги. Где-то на невозможной, бездыханной вышине. Без единой мысли.
Представление кончается аплодисментами и радостным девчачьим “Ууу!”. Свят кое-как стягивает с него обмундирование. Лица играются с прожекторами, огнями, слепящими подмигиваниями бокалов. Внутри по-прежнему бездумно, словно безоблачно, с чем-то качающимся в тон подрагивающей походке. Она подхватывает его за талию. Мягкий пропавший среди шума всхлип. И Серый сразу же щекотно, потираясь щетиной, зацеловывает неоново-розоватые щеки.
– Дурак, – награждает Вика.
Какая-то праздная, так и не успокоенная камера шустро записывает перекрестье в стразы закованных бретелек между костлявых лопаток, оранжеватую крупную хватку на белом атласе. Длинноватую челюсть, в которой погоня, бой, след первого самого, искры выжившего предка. Противовес – капризный крохотный подбородок, ручная работа, 19 век, дорогой самый фарфор. Хотя это ерунда всё, конечно. Стереть просто-напросто ненужную эту границу – останется горячительный, катаемый между губ привкус абсента и что-то такое внутри, что давно и безнадежно сошлось.
Только вот видео так и не нашлось потом. У кого бы не спрашивал.
Вести ее назад к столику.
– Ну как тебе? – бормочет Свят.
– Ну прикольно. Сам не надумал?
– Да че-то не, – пасует тот. – Заплатил косарь, чтоб побили тебя. Но не себя. Это самая жесткая у них экстрим-подача.
– У них ещё какая-то с противогазом есть, – сверяется с меню Алёна.
На фоне ещё гремящего по венам шоу остальное представляется чем-то несерьезным.
– Хочешь?
– Да нет, – отказывается Алёна.
Залпом уходит последний зеленый глоток. И бар, мысли, сладко немеющие ноги – всё делается легче. Будто с пространства сняли один нервный шероховатый слой. А за ним – нечто гладкое и умиротворенное. Галдящие голоса сами собой перешли на иностранный – благозвучный, неразличимый, неважный.
– Пойдемте отсюда? – предлагает Серый.
Ещё один бар аккуратно вживлен в подвал напротив первого: кротовая нора в хипстерскую эпоху. Жарко, накурено, и не спрашивают паспорт. Сидячих мест нет. Есть зато знаменитый эмбрионовидный снимок с Йоко Оно и костюмный с Эбби-Роуд, полдень, пешеходный переход. А ещё бар дешевле – мелочь, а приятно.
– “Виски с колой”, – просит Свят.
– Мне тоже.
– И мне, – вторит Алёна.
– Мне “Зелёную фею”.
Здесь та называется “Пьяная гайка”, но бармен, дородный, в колоритной бандане мужик, всё равно ее понимает. Из-под его руки коктейль выходит крепкий, как удар кулаком. Так что никак не удается удержать… – Серый среагировал моментально, только качнулся тонконогий барный стул.
– Я в туалет, – предупреждает он. – И выйдем с тобой, подышим. Смотри за ней, – Святославу.
И зачем это за ней присматривать? Пиявкой присосавшись в трубочке, Вика скользит веселым взглядам по льдистым тонким рядам, свисающим сверху, как летучие мыши. Все лучшие сравнения всегда приходит и исчезают пьяными. Хочется провести по вниз головой подвешенным бокалам, как по клавишам. Её коктейль наполовину смешан с водкой, но вкус, к счастью, уже отпал.
– Так-так, – тормозит Алёна. – Не налегай.
Вниз ее стаскивает за локоть.
– Я сама с ней выйду, – решает она.
И проводит ее, равномерно потягивающую болотную жижу, прямо так, со стеклянной тарой у груди, через время и пространство. На ступеньках музыка, наконец, иссякает. В углах и подоконниках бессонного дворика полноправно властвует ночь, отвергнутая по центру одним-единственным фонарем. Холодно. Сразу холодно, невзирая на пуховик.
– Ты как? – бросает Алёна.