Когда она взялась за ручку отцовского «Кашкая», реконструкция вдруг ожила – мимо мазнул один из той компании, тот, с дурацкой челкой: тучный, старчески согнутый, словно поцелованный дементором. На невзрачной физиономии – ни мысли. Может быть, не узнал. И узнал, может, но глаз так и не поднял.
А ведь он старше нее всего на пару-тройку лет. Но этот бесцветный мальчишка, этот взгляд такой, что в нем лежало, по крайней мере, еще одно десятилетие.
Хлоп. Поерзать на переднем, пристегнуть ремень. В салоне приятно игрались, перебивая друг друга, запахи ванильной «вонючки», мужского парфюма, кофе и стынущей в пакетах из Мака фри.
– Пап, вот мама увидит, из дома нас выгонит, – заворчала Вика.
– Не хочешь – я всё сам съем.
Вика закатила глаза: в детстве он всегда так говорил. Покупая ей в парке дрожащую розово-сахарную башню или огромное ведерко попкорна в цирке. «Весь желудок ребенку испортишь», – бурчала мама, но как-то совсем беззлобно.
– А ты картошку маленькую или среднюю взял?
Машина медленно покатила вон, к выезду.
– Большую.
Город за стеклом рябил нескончаемыми прохожими, слепящими огнями фар, поодиночке теплеющими окнами, кратким шорохом на встречной пролетающих машин.
«Как новая школа?.. Что значит, «Ну так»? – хорошо поставленный отцовский голос смолкал, сменяемый улыбкой, когда в секундной заминке удавалось глотнуть кофе.
Где-то уже близко к дому они намертво застряли в пробке. Отец, кусая бургер и то и дело поворачивая к Вике чистое, все еще мальчишеское лицо, перебил забавные военные байки. Он рассказывал про первый учебный самолет, про мальчишку, дверцу которому забыл закрыть – только ремни стали его границей с бесконечной синью – про маленький военный городок, где родилась Вика, и мамину «моднячую» высокую прическу. «Дурацкая такая, кудрявая…».
Держа в руках еще горячий опустевший стакан, она ловила каждое продвижение по сантиметру крадущихся машин – безумно хотелось, чтобы они ехали как можно медленнее.
В воскресенье шашлыки. С какими-то отцовскими товарищами, безбожно пьющими и столь же безбожно семейными. На некой близкой к городу турбазе с желтеющими кленами и верандой у темного озера.
День получился шумный, счастливый. Такой счастливый, каким бывает только самый-самый последний раз. Но ни Вика, ни Леночка, ни даже Витя – командир и просто боевой офицер – об этом не узнали.
– Боже мой, – возмущалась Леночка, – и куда ты так вырядилась? Новый же комбинезон убьешь.
Но всё-таки разрешила и комбинезон, очень нелепый и городской, джинсовый, и первую пробу яркой помады. Та сдалась сразу же от глотка сока, смешно обрисовав вокруг рта рыжеватую каемку.
Слишком юная для серьезных да под стопку разговоров, Вика укрощала, вылавливала, усмиряла громко верещащую малышню. Самым старшим и самым наглым был рыжий мальчишка лет тринадцати, веснушчатый, стриженный под горшок. Он дразнил ее глупыми, наивно заигрывающими выкриками. Смешной. “Потому что не дорос ты еще, слова такие говорить!” – заключила Вика.
Он, негодный конопатый, отомстил ей обидной неожиданной подножкой. И она легла чумазыми, наевшимися грязи белыми кедами вверх, совершенно вымотанная и счастливая.
Вечером жгли костер, играли в бадминтон хрупкими, с крохотными лампочками воланчиками, безголосо, но дружно под сбивчивую пьяную гитару подпевали знакомой:
Белый снег, серый лед
На растрескавшейся земле
Мама в стеганой армейской куртке, совсем молодая в переменчивых откликах пламени, устроила коротко стриженную голову у отца на плече. Он ласково, восхищенно ловил пляшущие тени у нее на скулах и то и дело наклонялся, чтобы ее поцеловать. Вика даже стыдливо перевела взгляд куда-то в огонь. И со мной так будет. Когда-нибудь непременно.
И упасть раскаленной звездой по имени Солнце.
Глава 5
В смурном утреннем классе раздавали мизерные, с одной стороны исписанные листочки для самостоятельной.
– Ну, Лариса Константиновна, ну сжальтесь! Ну хотя бы на следующем уроке! Ну пожалуйста! – выл Игоресик.
Молодая и беспристрастная химичка все надиктовывала задание. Под запись.
– А что у тебя изменится к следующему уроку, Игорь? – прервалась она.
– Я не приду.
На русском ожидался выборочный расстрел. Шумно изнывал под окнами промозглый осенний ветер. Учительница, та самая в школе проклинаемая гарпия, которой почему-то после выпуска еще лет 5 таскаешь цветы, опаздывала.