– Вялая ты какая-то – заметил отец.
– Погода, – бросила Вика.
Глава 35
Можно оставить человека. И еще долго слышать, какая музыка играет сейчас в его комнате.
Первое время он часто сверял анатомию ее дня: пробираясь через утреннюю автобусную толкотню, везти Юльку в школу. Час так и никогда не дошедшей до шпагата растяжки с целлюлитно-домохозяйской дневной группой. 12 часов за кассой. Юльку сегодня и завтра заберет мама. Зато потом целых 2 выходных.
Витя умудрился не думать о ней аж целую неделю. Она не позвонила, не написала – попросту приснилась. Никак не оспорила статус брошенной любовницы: не нагадила, не выудила откуда-то из закромов леночкин номер. Смирилась. Глупенькая, не нужная никому девчонка, в 17 лет ставшая мамой. Она умела уже всегда и со всем смиряться. Идеальная любовница.
Ничего. Поплачет и найдет себе кого-то нового. Не он первый, не он последний. Но от этого почему-то не легче. Всё вокруг мучительно пропитано ею: плейлист в машине, ларечки, где закупался им картошкой фри и шаурмой, ежедневная дорога мимо юлькиного школьного двора. Приказ о переводе в Эльск он подписал как облегчение.
Раздрай в голове выключался по щелчку только за штурвалом. Лучше про***ть жену, чем шаг. Тут нужны кавычки. Целебное спокойствие приборной панели. Внизу полоскающаяся вуаль облаков. Земля – далекая шахматная доска.
Как только он садился, незыблемое спокойствие вновь расщеплялось на тысячи мыслей. Это было какое-то раздвоение личности. И первая ничего не имела общего со второй. Она любила тихий утренний поцелуй, к которому Леночка льнула, спеленутая одеялом, беспокойная, сладкая и раздобревшая в заласканных утренними лучами боках. Любила подпаленную в командировке военную кепку над викиными кудрявищимися волосами. “Ну не клюет, пап? Можно вы в следующий раз с мамой одни?” Творожные, картофельные, черт-знает-какие запеканки. Чинный новогодне-корпоративный медляк, где, хоть Леночка и перерастала год за годом одно за другим платье, он всё ещё мог любоваться нестареющим, молчаливо влюбленным выражением небесных глаз.
А вторая… Вторая его личность просто-напросто любила другую женщину. Сильно, безнадежно. В тайне даже от самого себя. Агония среди стен. Им никогда не показаться вместе, не пройти рука об руку через визгливый и пересвеченный детский парк. Тающий триумф слов и ласк, бесследно исчезающих после. Он не познакомится с ее подругами и мамой. Она – с его дочерью.
Всё что ему оставалось – сильно дернуть. И когда всё осыпалось, Витя целых несколько недель просыпался с ней. Не взгляд – ощущение. Прижатый сзади липкий живот. Вдохи на шее. Следом беспощадно и запоздала проступала Леночка. Любимая и родная до боли. Какой же он трус, чёрт возьми.
Это был только вопрос времени – кто из них сорвется первый. 7 часов разницы. Разные города. А мир почему-то не задохнулся от того, что им больше не встретиться. К ее ужасу, сорвалась именно она, удачно мазнув гудками по храпяще-казарменной командировке. Витя подорвался – или то было продолжение сна? – и где-то далеко прошептали: “Привет”.
“Ты там как?”
“Как дела?” – писала Света.
Когда-нибудь она ей обязательно расскажет. Только без всех этих патологических неровностей, мелких дотошных прыщиков на лике утра краше, чем из любых снов: похмельная пустыня во рту, отбойники в черепной коробке.
Сохраним в отредактированной версии: винный рассвет. Цвета его резко вверх подавшего сердца, когда Вика, мягкая и обнаженная сверху, приземлилась ему на живот.
– Я хочу тебя. Прямо сейчас.
– Ты уверена?
– Да.
– Точно? – засомневался Серый. – Если боишься…
– Нельзя же вечно всего бояться, – перебила Вика. – Бояться быть пьяной, быть юной, быть глупой и влюбленной. Лучше жалеть о сделанном, чем о несделанном – не помню кто сказал.
– Я не хочу, чтоб ты пожалела об этом, – готовые пальцы замялись на крае полотенца.
– Честно, я… Я раньше и подумать не могла, чтобы переспать с кем-то, кого знаешь пару месяцев. Это же неправильно и аморально. Вдруг ты не “тот самый”. Или бросишь меня сразу после. Или… да куча вариантов. Это всё невозможно узнать, если не попробовать. Бесконечность можно ждать идеального момента. А если он никогда не наступит? И “того самого” человека… Я хочу тебя здесь и сейчас. Сильнее всего на свете. Зачем усложнять?
По правде, оказалось сложно. Перебороть облезлый ремень. Белый треугольник убитой птицей спикировал на ламинат, а она – в снежное облако подушек. Жесткие, сальные от лака кудряшки нимбом обрамляли лицо. Спокойное, доверчивое, наивное. Как в одном мире с таким лицом могут уживаться войны и бедствия?