Тут стало совсем невыносимо, и он разрыдался, как ребёнок.
Серый сколько-то стоял один над подмываемыми дождем свежими глиняными комьями. Надо бы тут поставить лавочку. А ещё крохотный столик. А ещё… В разуме стелился приятный прохладный туман, словно державший всё страшное, готовое рвать и выть внутри.
“Пока”
“Пока, Нат”, – как же ужасно глупо это звучало.
Хотя бы потому что больше никакой Нат не было.
Символичные золотистые кладбищенские ворота соседствовали со скромной калиточкой для живых. Серый не оборачивался – учуял спиной, первобытным и безымянным животным инстинктом. Призрак? Страх сошел сразу после мощного адреналинового пинка: невысокий мужской силуэт с в карманы припрятанными ладонями. Куртка болоньевая, серо-коричневая, да и вполне себе человеческая. И что-то знакомое, никак не могу вспомнить, в этой мелкой петляющей походке.
Человек вдруг тоже увидел его. И там, за всё густеющими шторами памяти, они оба вернулись, глаза в глаза: лагерная лужайка, коренастый нахальный вожатый с будто просыпавшимися до самой середины лба кончиками бровей, оснащенная флажками притихшая младшая группа. Тот самый вожатый. Тот, что – Серый в притуалетной тени мучал сигарету – горячо, хватая за запястья, доказывал что-то Нат под покровительством неких сарайных построек. Он. Всегда он.
Части наконец собрались: и лагерь, и кем-то открытая пачка Camel, и нарочно демонстративно брошенный в спальне гандон. Это всегда был он. Незаписанный номер в телефоне. Ночной шепоток в ванной: “Тише. Тише. Да, сейчас могу говорить”. Это он ее убил. Он виноват. Он.
Бег, влажный хруст грязи, капли, капли, капли – кто-то просто нажал значок с зачеркнутым громкоговорителем. Серый не слышал ни что ему сказал, ни мямляющее нечто в ответ. Только приятный секундный ожог на костяшках и ослепительную на глине, белую, как просыпанный орбит, пару чужих зубов.
Тук. Качаемая еще не схватившейся ситцевой полудремой, одинокой – Витя ещё на прошлой неделе отбыл в Орел – Леночка тут же проснулась. Тук. И ещё раз. Тук. Тук. Тук. Яростнее, настойчивее. Тук. Тук. Тук. Тук. Будто их ни в чем неповинное жилище осадить решила пакостная сворка демонов.
Ну что такое, а? Вползти в тапочки. Пощелкать в спальне, в прихожей свет. 23:50. И кого, спрашивается, принесло?
С Викой, такой же заспанной, щурящейся, с угнездившимся на затылке смешным комком, они едва разошлись.
– Стой здесь. Я сама, – предупредила Леночка.
В круглом глазке только…
– Сережа?! – изумилась Леночка.
Сам собой цокнул нижний замок. И Серый, шатнувшись, будто упав вперед, выдавил вместе с ударной помесью травы и спирта мяукающее “Зрасте”.
– Сережа, – ошеломленно повторила Леночка.
Не усмехнулся – хрюкнул.
– Ты?! Ты что пил?! – налетела Вика. – Ты время видел?! Хоть знаешь, который час?! Ты почему не позвонил?!
Она кричала, что-то еще говорила. Нервно подрагивала алевшая, как раненный лепесток, губа. Притопнула даже изумительная, светильником наглаженная ножка в сверкающих, как конфеточная обертка, шортиках. Серый же подпирал милосердно недвижимую стену, едва-едва туда-сюда полосуя ее насквозь мокрой курткой.
– Да ладно тебе, – пьяно посмеивался он. – Да ладно тебе, киса… Не злись.
В грозовых глазах – ничего кроме зрачков. “Прямо как у шрековского кота”, – бегло пропустила Леночка и в отличие от Вики даже так не поняла. Вика смотрела, тоже смотрела, искала хотя бы крохотный, как блестящее игольное ушко, серовский след – усмешку, тот щенячий видок, с коим он исподтишка ею любовался, что-нибудь, хотя бы что-то. Но в нем не было не то что ничего родного, даже попросту человеческого. Не он – существо, тело, как в ужастиках про экзорцизм, двигаемое как-то грязной антифизической силой. Он давно уже, с самой встречи в Викой так не пил.
– Уходи! – приказала Вика. – Езжай домой.
– Злая киса…, – он снова вульгарно, безумно засмеялся.