Дома. Дома у Росомахи. Усадив на подоконник пошатывающееся изнутри полное ведро. Выключив свет. Стираясь вместе с Росомахой до черных силуэтов в черных окнах беспросветно утерянной улицы, которую даже никто никогда не нарисует. В окне — две мужские фигуры. В окне — мальчик, девочка. В окне — больше никого.
Стираться до самого основания.
«Ты там как сегодня?»
«Очень устал на работе?»
До где-то и как-то копящихся непрочитанных.
— Вика что ли? — пугался Росомаха. — Ты бы ответил.
Ему просто не хотелось. На самом деле даже не ее — вообще ничего.
Мысли оборачивались в уютный непродуваемый кокон. Мысли умирали. Распадались, и он распадался с ними до основания, еще немного и, может быть, и до собственного имени.
Еще чуть-чуть посмеяться. Хоть скинутые мемы скорее ужасные, чем смешные. Мир — десятки гирлянд, и это только в пределах комнаты. А потом он гас.
«Да»
«Устал»
«Сорри, что долго не отвечал».
В начале мая Серый словно бы приболел. Нет, никакого кашля, той мужской смертельной трядцатисемигрдусной температуры или доверчивого насморка из-за обманувшего вездесущего ветра. У него просто 24/7 не было настроения, будто внутри при малейшем нажатии разрывалась тяжелая, злая и колючая от молний грозовая туча.
“Может быть, расскажешь, что такой мрачный…”, “Ты прямо как ежик” – силилась шутить Вика и, словно нарочно, щебетала ещё громче и истошнее. “А в школе у нас…”, “А недавно…” “А вот по поводу пробника…”, “Ты, кстати…”
– Можешь заткнуться?! – вдруг рявкнул Серый.
– Что?!
– Замолчать. Просто-напросто замолчать! От тебя болит голова.
Мимо текущая женщина, короткостриженная, шаровидная, со строгим треугольником морщин вместо лица, нарочито обошла их. Следом, тоже вперед, просочилась худосочная и колготчатая тройка смешливых школьниц, каждая – в шелестящем бутоне юбки. Высокое солнце продолжало светить, а новенькие, кое-как у отца выглянченные найки бесшумно пружинили по абсолютно сухому тротуару. Вика не закричала. Не возмутилась и не ушла. Наоборот, зачем-то начала оправдываться:
– Я… Я не понимаю, чего ты такой злой… Всё время ворчишь. Из-за всякой фигни при том…
– Не я ворчу, – взрыкнул Серый. – Это ты сегодня весь день несешь херню.
– Но я…
– Балаболишь без остановки, как радио.
– Извини, – зачем-то выдала Вика. – Извини, я что-то…
Тяжелая ладошка на ее – отчего-то долго и судорожно влажная. И она снова, бесконечно и без повода не права:
– Медленная, как всегда, а! – выдает в магазине. – На улице тебя подожду.
Отправляя дым беспечным чистейшим небесам, пропускает весну, монотонное “шик” ежеминутно разъезжающихся дверей, довольного, с изъеденного лишаем ушами коричневого-черного кота – плоские лакированные картинки. А какие же шумные и бесполезные. Прийти. Прийти домой и хапнуть. И краски вернуться тут же, и легкий, облюбовавший размышления, как облака горные пики, туман. Только вот не завезли. На этой недели взяли и не завезли, пидоры. Даже через Стасяна не найти.
– Идешь? – окликает Вика. – Я “Скитлз” купила, твой любимый зелёный.
Календарь снова двигался нещадно и беспамятно. Оп, и окажется потом, что где-то между страниц застряли лучше твои дни, а какие – не вспомнить без бокала “Санты”, которое давно уже заменило “Просекко”.
Вездесущие городские афиши с каждого столба поздравляли с наступающим 9 Мая. А младшеклассников в школе традиционно припахали рисовать на ватманах неказистые, старательные гвоздички и читать двум-трем приглашенным ветеранам сбивчивые, во время зубрежки растратившие и трагедию, и смысл стихи. В том году темой ЕГЭ-шного сочинения была война, именно ее Вика меньше чем через месяц раскрыла в торжественном, что даже дышать страшно, белоснежном бланке. Писалось просто: ужаснуться во вступлении, втиснуть в сердцевину два отечественно-литературных аргумента и ещё раз повздыхать в конце. Вооруженные конфликты – это плохо. Нас так в школе учили.
А пока отмечали Победу. С вечера с Алёной нагладили блузки (Вике нагладила Леночка), чтобы приколоть Надеждой Викторовной разданные ленточки. Расщедрившаяся и даже всплакнувшая историчка переменила невозможный, действующий, как снотворное, плановый урок на патриотический фильм. Тот был даже очень интересный, “В бой идут одни старики”, но обе всё равно задремали друг у друга на плечах.