— Почему ты со мной? — спросил он. — Почему не со щенками? Они же все понимают и не смеются.
— Ты интересный, — сказал Рамон, раздвигая ветки. — И с тобой делить нечего. Ты — зверюга спокойный, веткожеватель.
Локкер рассмеялся.
— О да, я спокойный зверюга. Здорово.
Они выбрались из кустов и отправились к псарне.
На всем мире лежала золотая жара. Сад изнемогал от зноя; листва казалась вялой и какой-то утомленной. Выйдя в мощеный двор, Локкер присел потрогать горячие камни брусчатки.
— Вода должна быть теплая, — сказал Рамон, следя за ним. — Теплая-претеплая, как суп. Мама! Мама!
Его мать, Ида, в Младшей Ипостаси очень крупная сука великолепной породы, черно-седая ищейка, с блестящей шерстью, с умной лобастой мордой, суетливо выскочила из-под навеса, где в тени отдыхали и обменивались неспешными мыслями старшие в Стае, и перекинулась точно таким же торопливым кувырком, как сам Рамон. Оказалась загорелой плотной женщиной со строгим и несколько озабоченным лицом. Стремительно подошла, наскоро обнюхала Рамона, хмуро спросила:
— Что вопишь? Закончил? Голоден?
Рамон прижался головой к ее животу, внюхиваясь в запах, исходящий от ее серебристо-черной трансформированной шкуры.
— Нет, мы — не есть. Мы — гулять. Мам, мы на пруд пойдем.
Ида взяла книгу у него из рук.
— Смотри, я проверю. Ты — будущий служебный пес, не дворовый пустобрех. Надо многому учиться, и человеческому тоже. Неизвестно, как жизнь обернется.
Рамон зевнул с присвистом:
— Мам, ну не сейчас! Жарко!
Ида окинула оценивающим взглядом и его, и лосенка, стоящего в стороне с неизменной изгрызенной веточкой в руках, и усмехнулась.
— Нашлись товарищи… Идите уж. Смотри, холодную овсянку будешь хлебать.
— Все равно теплую в такую жару не хочется, — фыркнул Рамон. — Лось, пошли!
Хотелось бежать — а для хорошего бега нужны четыре ноги. Локкер перекинулся, с удовольствием услышав, как копыта звонко стукнули по гладкому камню. Спустя мгновение щенок уже летел впереди — но Локкер не пытался его перегнать только потому, что не знал дороги. Кто-то из младших в Стае гавкнул вдогонку — но следом не побежал: щенята увлеченно гоняли по двору мяч. Локкер даже не шарахнулся от лая.
Он уже потихоньку начал воспринимать дом и двор Хозяина как тихое убежище, где можно пережить внезапно обрушившееся несчастье.
Вслед за Рамоном Локкер выскочил из ворот — и они вдвоем помчались по тому самому полю, которое по ночам казалось таким загадочным, туманным и невероятно огромным, а днем оказывалось просто обширной пустошью, заросшей высоченной травой, вкусными одуванчиками, уже давным-давно опушившимися и облетевшими, и желтыми цветами сурепы.
На пустоши косили траву козы — готовили себе запас на зиму. Они не пользовались электрическими косилками — простые косы казались им надежнее, с этими нехитрыми инструментами козы управлялись с крестьянским проворством. Тяжелая сочная трава ложилась под лезвия волнами, распространяя сладкий зеленый запах.
Поодаль в подсохшей копнушке сидел молодой козел и курил дешевую папиросу. Кто-то из взрослых когда-то говорил Локкеру, что козы порой бывают подвержены дурным человеческим привычкам. Правда.
Локкер притормозил, перекинулся и подошел. Козы остановились и уставились на него насмешливыми светлыми глазами с горизонтальной щелкой зрачка; их шкуры покрывала такая длинная мохнатая шерсть, что Локкер посочувствовал — жарко, наверное.
— Эвон… — задумчиво сказала худенькая белая козочка, смахнув со вспотевшего лба бесцветный чубчик. — Ишь, пришел, глядите-ка…
— Я давно вам хотел сказать спасибо, — смущенно сказал Локкер. — За сено. Только я сено не ем. Но все равно…
Козы прыснули. Козел поплевал на пальцы, тщательно затушил окурок и подошел. На его простецкой физиономии с розовым горбатым носом и скудной белесой бородкой нарисовалось добродушное любопытство.
— Ты чаво, — спросил козел, дружелюбно ухмыльнувшись, — жить тут, что ль, останешься? Ась?
— Наверное, — пробормотал Локкер, смущаясь еще больше.
— Ништо, — козел удовлетворенно кивнул. — В лесу-то, небось, страшно одному, ась? Я говорю, там же, в лесу…
— Да пойдем же! — гавкнул набежавший Рамон. — Он сейчас заведет! Он же часами может блеять, пойдем!
Серая с черным хмурая коза неодобрительно покачала головой.
— Я пойду, — еле выговорил Локкер, не в силах глаз поднять от смущения. Он так и перекинулся не глядя — но козы рассмеялись, а не рассердились.
— Ишь, стеснительный! — фыркнула белая козочка, а козел напустил на себя суровый вид и прикрикнул: