Анна Николаевна вздрогнула от этих слов, она думала о том же.
Казалось, машина едет нескончаемой аллеей из могучих деревьев, едет парком, чуть ли не через лес, а не городом. Шершавые, древние стволы свободно возносились к небу, и не деревья подлаживались к домам, а, скорее, дома к деревьям. Славные люди строили этот город.
— Отцу бы здесь понравилось, — сказал Костя.
— Ты о чём? — Григорий не понял его. — Ещё бы! Один дом чего стоит. Везёт хсе людям!
Григорий хорош был за рулём. Он вёл машину одной рукой, а другую протянул навстречу ветру. Высокую ковбойскую шляпу он сдвинул на затылок. В позе его не было никакого напряжения, встречные машины его не занимали, светофоры не настораживали, пешеходы не смели пересекать путь. Глядя на него, можно было решить, что управлять машиной совсем не трудно, стоит только взяться за руль, нажать на что‑то там — и покатил, покатил, откинув голову. А не попробовать ли?.. Слишком неожидан был дар Анны Николаевны, Костя ещё не привык к мысли, что едет сейчас не на чьей‑то там машине, а на своей собственной. Он и в мечтах‑то не смел подумать о машине, особенно о такой, о «Волге». Его мечты редко–редко подбирались к мотоциклу, ещё реже к крошечному «Запорожцу» и тут и замирали. Легко мечтать о несбыточном, мечты наши тогда бескрайни, и трудно, больно мечтать о чём‑то таком, что вполне реально, что можно бы и иметь, да где там, не по деньгам реальность. Костя не мечтал о «Волге», он не был готов владеть ею, машина эта, — а в таких же он ездил сотни раз, — вдруг представилась ему сейчас и непомерно большой, и даже загадочной, будто выросла, иной стала, совершенно отличной от себе подобных. И все потому, что ему предстояло владеть этой машиной. Она была его. И он оробел. Он не радовался, он не был готов к этой радости, он оробел.
Григорий никак не мог успокоиться:
— Почти новая «Волга»! Кирпичный гараж с таким припасом, что хоть ещё одну МаШину собирай! Да только это — машина вот и гараЖ делают тебя богатым человеком. Везёт же!
Костя взмолился:
— Прошу тебя, перестань! Затвердил: везёт, везёт! Ничего этого я не чувствую. Пойми, я совсем даже не рад.
— Вот сядешь за баранку, тронешь с места — тогда и поймёшь. Это пострашнее любви, Костя. Машина — пострашнее любви. Но надо самому водить, обязательно самому. Да что! Я вожу, а машины нет. Отец к своей близко не подпускает. Мыть — извольте, водить — никогда. Разве что при нём. И тогда начинается: «Тише!
Тормози! Притормаживай!» О эти наставления стариков! Шага не сделать без ихнего «притормаживай!» А сами, а даже ещё и теперь… Исханжившееся племя!
— Что‑то я не вспомню, чтобы мой отец мешал мне жить.
— Ты хоть не ханжи, московитянин! — Рывком Григорий остановил машину. — Посмотрите направо! Наш университет! Знаменит красавицами и командой альпинистов. Выйдем, Костя, здесь где‑то обретается сейчас Александра. Глаз да глаз за ней нужен. Украсть могут.
Костя вышел из машины. Асфальт мягко подался под ногами. Здесь, на площади, перед фасадом из непременных белых колонн, не было старых деревьев, их спасительной тени, и солнце ринулось на Костю, слепя и обжигая. Он кинулся к зданию, под тень колонн, в римское это великолепие, где, жаль, мрамор заменяла штукатурка. Тут он снова обрёл зрение.
У дальней колонны, держась в её тени, стояла девушка в платье–тунике, в лёгких сандалиях с шнуровкой выше щиколотки. Светлые, длинные волосы были подняты и собраны в пучок, причёска эта была совсем такой, как у римлянок на барельефах. И вправду, римлянка стояла у этой колонны, да и колонна не такая уж была аляповатая, а тень от неё, в которой стояла девушка, была торжественна и прекрасна. И вдали были горы, в синеве стыли горы. Костя загляделся на девушку в тунике, и когда она вдруг замахала рукой и произнесла его имя, он сперва не поверил, что она обращается к нему.
— Да Костя же!
Римлянка в тунике — это была Ксана.
Он подошёл к ней, стараясь не ступать на тень от колонны, оберегая тень. Хорошо бы побыть сейчас вдвоём с Ксаной, ни о чём не говоря, лишь запоминая все. Эти горы вдали, в покойной синеве неба, эту колонну, хоть и нынешнюю, но с древней мраморной тенью, и Ксану, нет, Александру, — сейчас она показалась ему Александрой. Пожить бы во всём этом, хоть на миг ощутив себя в прошлом, веря, уверовав, что ты там. Зачем вдруг? Не объяснить. Захотелось.
— Здравствуйте, Александра, — сказал Костя.
Она подняла руку, повернув её ладонью к нему. Тоненькие кольца браслетов, звеня, упали на тонкий локоть. Так, наверное, и здоровались юные римлянки в те из синевы и мрамора времена.