Анна Николаевна опешила:
— Костя, что с тобой?
— Это от радости, — пояснила Лиза. — Шутка ли, в сто пятьдесят три рублика костюмчик. Ну, и от жары, конечно.
— Скорее всего, от жары, — порешила Анна Николаевна.
Костя продолжал хохотать, ловя себя то в одно зеркало, то в другое.
— Это я сам над собой, — пояснил он. — Уж больно смешон. — Смех все ещё не отпустил его.
— Не нахожу, — сухо заметила Анна Николаевна. — Или, может быть, смешно быть прилично одетым? Тебе нравится костюм‑то? Я полагала, что ты молчишь, потому что был согласен с моим выбором.
Ещё одно зеркало помешало Косте ну хоть из вежливости согласиться с Анной Николаевной. Он снова хохотнул, узрев себя вышагивающего в прилипших в коленках брюках, — по–птичьи он как‑то шагал, задирая ноги. Ну и чучело!
— Необходимы ещё рубахи, — сказала Анна Николаевна, недовольно отворачиваясь от своего странно развеселившегося племянника. — Но это в другой раз. Он действительно немножко перегрелся.
И снова — Анна Николаевна впереди, её подруга позади, а он посредине — устремились они той же дорогой, но теперь назад, к дому. Костя шёл и вспоминал рассказы про спортсменов, которым надо было перед соревнованиями сбросить вес. Кто в баню отправлялся париться, кто бегать начинал, натянув на себя шерстяное белье. И все это часами, часами. Его же муки длились, да и продлятся ещё какие‑то минуты. Свёрток со старыми штанами он нёс под мышкой. И только бы ему добраться до дядиного кабинета, уж он этот костюмчик сдерёт с себя!
Не тут‑то было! Дома ему разрешили снять только пиджак. Да и то не на долгий срок: ожидались гости. И вообще заведено было в этом доме следить за своим внешним видом. Привыкай, привыкай, Костенька. А собственно, зачем ему привыкать‑то? Или он в плену?
Явилась тётя Лиза и пальчиком поманила за собой. Привела в прихожую, распахнула дверцы шкафчика, где лежали щётки для ботинок, вкрадчиво посоветовала:
— Башмачки надо почистить. Твой дядя Василий в таких всегда начищенных ходил, что хоть смотрись в них. И руки не забудь потом помыть. Ну, а управишься, зайди к Анне Николаевне. Звала.
Костя остался один и в двух шагах от двери на улицу. Вот сделать эти два шага и — за порог. А там аэродром, самолёт, а там — Москва. Так потянуло к двери, будто в спину кто подтолкнул. Но нельзя, неудобно, хоть денёк ещё надо тут побыть. А ботинки, и верно, следует чистить. Он этим делом и занялся. Вдруг звонок в дверь. Кое‑как управился Костя с замками и задвижками и отворил.
Громадный мужчина возник в дверном проёме, в который едва вместился.
— С кем имею честь? — Мужчина был бородат, но не как нынешние модники, а как поп какой‑нибудь или писатель из классиков. И был он обладателем оперного баса.
— Костя Лебедев, — представился Костя.
— Ага, наследничек! Я так и смекнул. Да и сходство сразу в глаза бросается. Лебедевский лик, что говорить. Правда, лик‑то этот ещё в твёрдом резце нуждается. Ну ничего, резец этот жизнь проведёт. С нажимом проведёт, вопреки порой и наперекор материалу. Жизнь, друг мой Костя, скульптор грубый и с материалом не считается. Уразов, Лукьян Александрович. Скульптор. Вот именно! — Бородач протянул руку и легонько, щадя, похлопал Костю по плечу. Молотом будто похлопал, такая была у бородача ручища. — Повезло тебе, молодой человек. Дьявольски повезло. Смекнул уже?
— Имя‑то, имя‑то нечестивое зачем поминаете, Лукьян Александрович?! — К ним по коридору семенила Лиза. — Вам‑то не к лицу вроде бы.
— Мне как раз и можно, — усмехнулся Уразов. — Я, если что, работой грех замолю. Крестик из камня вырублю — вот и прощение мне. Бог — он ведь тоже разбирается, кто во прославление его имени дело делает, а кто лишь поклоны отбивает. Здравствуй, Лиза. Не грусти, бог милостив.
— А я и не грущу. Вот уж! И с чего бы это мне грустить? — Старушка всерьёз разволновалась. — И вовсе мне незачем грустить. Напротив! Радость у нас в дому, радость. Вот уж бухнули так бухнули, в святцы не заглянув.
— Не грусти, не грусти. Авось за кротость воздастся. — Уразов вступил в дом, дружески возложил на плечо Кости свою ручищу. — Веди, хозяин.