Ксане нравился этот фильм. Это потом, когда он кончится, она снисходительно скажет, что фильм совсем пустенький, или ещё как‑то обидно о нём отзовётся. И Костя согласится с ней. Но это потом, когда фильм кончится и они выйдут на улицу. А пока Ксане фильм нравился. Она смотрела на экран и улыбалась. У неё добрая была улыбка, сочувственная, она желала добра этой девушке и этому парню, парижской горничной и парижскому мойщику стёкол. Костя поглядывал на Ксану, он больше на неё глядел, чем на экран, и всякая её улыбка находила отклик и на его лице. Он тоже желал добра горничной и мойщику стёкол. Было обидно, что они так запутались, так заврались. Ну чего вы, ребятки? Зачем ему придумывать, что он писатель, а ей сочинять, что старинный замок, где её отец был всего лишь сторожем, принадлежит её семейству? А по правде разве нельзя? Ведь лучше же, если по правде. К тому фильм и идёт, тем и кончится, что он и она скажут друг дружке правду но, вот странность, пока они лгут, в фильме все, почти все, как в жизни, а когда скажут друг другу правду, фильм снова станет сказочкой. И снова эта лестница неправдоподобная возникнет на неправдоподобной стене небоскрёба. Лгали — им верилось, они вызывали сочувствие, сказали правду — и лопнул фильм как мыльный пузырь. Значит, правда не для этого фильма, не для этой истории.
Костя смотрел на Ксану и сравнивал её с девушкой из фильма, с очень милой девушкой, непосредственной, весёлой. А ведь Ксана была красивее её. Смотри‑ка, красивее французской кинозвезды. Она смеялась лучше, задумывалась лучше, была умнее. В таком бы фильме она бы не уместилась. А в каком бы уместилась? Костя посматривал на экран, посматривал на Ксану и придумывал для неё фильм. В этом фильме и он, конечно, принимал участие. Этот фильм начинался на ночной улице, под кривым рожком луны, под звёздным небом. Они шли куда‑то. Они шли, шли, шли… Дальше у Кости не придумывалось. Наверное, мешал экран и мешало, что Ксана рядом.
Фильм кончился. Вместе со всеми они поднялись и вышли на улицу, вступили в тьму под звёздным небом.
— А все‑таки пустая картинка, — сказала Ксана. — Вы тут у нас заблудитесь, я вас провожу.
Она взяла его под руку, и они пошли по тёмной улице. Шли, шли и пришли к дому Анны Николаевны. По пути лишь несколько слов обронили. Не затевался разговор, но молчание им не мешало. Они все ещё были, того не сознавая, в картине. Они додумывали её, эту историю, которая скоро совсем истает в их памяти, но пока, но ещё какое‑то недолгое время будет их занимать.
Улица не была так темна, как сперва показалось Косте. Правда, фонарям было трудно пробивать свои лучи сквозь листву могучих деревьев, но зато там, где лучи пробивались, сразу становилось светло. Полосатой была улица, будто то громадная лестница легла им под ноги. Лестница не до крыши небоскрёба, а куда‑то в самое небо. И они шли, шли по этой лестнице, пока не дошли до дома Анны Николаевны.
Надо было прощаться. Те, в фильме, тоже часто прощались. И очень у них это красиво получалось. Но за них думали сценарист, режиссёр, а в жизни ты сам себе и сценарист и режиссёр.
— Мы ещё увидимся? — спросил Костя.
— Наверное, — сказала Ксана. — Наши заговорщики что‑нибудь да придумают, — Она вдруг заскучала с ним и, кажется, заторопилась куда‑то. Глянула на часы и даже подалась вперёд, так заторопилась. — Я побежала!
И верно, побежала, забыв даже руку протянуть. Побежала по полосатой улице. Костя ждал, не оглянется ли. Нет, не оглянулась, позабыла про фильм.
Лиза отворила Косте дверь, едва он позвонил. Будто ждала его за дверью. Наверное, так оно и было: любопытством горели её зоркие глазки. Но спрашивать ни о чём она не смела. Право спрашивать принадлежало хозяйке дома. К ней — время было ещё не позднее — и препроводила Лиза молодого человека.
— Ждёт!
Костя был принят в спальне. Анна Николаевна уже приготовилась ко сну, была в халате, причудливо расшитом и тяжёлом, — ну прямо царское какое‑то одеяние. И двигалась Анна Николаевна по комнате медленно, важно, хотя самым будничным была занята делом: застилала постель.
— Я что‑нибудь не так сделала? — встревожилась Лиза.
— Не так. Пустое, я сама. Ну, Костя, как время провёл? Приглянулась ли тебе Александра?
Александра‑то ему приглянулась, но вот Анне Николаевне, пожалуй, и не обязательно про это знать. А как она с Лизой разговаривает, какой тон ледяной…
— О господи, опять молчит! Ну, ну, поняла: не мальчик, чтобы перед старой тёткой отчитываться. Прости.