Такова сила привычки, но наверняка понимая, что это может быть их последним репортажем и последней газетой, джентльмены пера не отказали себе в удовольствии включить в описание катастрофы так уважаемые ими курьезы и забавные происшествия. В Омахе религиозный фанатик, бегая по улицам голый, возвещал конец света и раскрытие седьмой печати. В Сакраменто местная дурочка, решив, что звери в цирковом зверинце непременно умрут от голода, открыла клетки и в награду за сострадание была жестоко изувечена львицей. Некоторый научный интерес представляло сообщение управляющего зоопарком Сан-Диего, в котором говорилось, что, при прекрасном самочувствии остальных животных, умерли все человекообразные обезьяны и мартышки.
И с каждой новой строкой, физически ощущая, как давит, пригибает его к земле собранный воедино весь страх этой планеты, чувствуя холодный, ошеломляющий ужас одиночества, Иш понимал, что слабеет. Но не в силах отбросить газету он продолжал читать — читать как зачарованный.
Человеческая раса, цивилизация по крайней мере, прощалась с этим миром красиво. Многие, спасая свою жизнь, бежали из городов, но те, кто оставался, как описывали газеты недельной давности, не превратились в толпы обезумевших животных. Цивилизация отступала, но, отступая, смотрела в лицо своему врагу и не бросала на поле боя своих раненых. Врачи и сестры не покинули больничные палаты, и тысячи добровольцев были рядом с ними. Целые города и районы объявлялись госпитальными и карантинными зонами. Прекратилась всякая хозяйственная деятельность, но люди обеспечивались продовольствием из государственных запасов чрезвычайного времени. Чтобы не допустить всеобщего падения морали и облегчить участь еще живых, власти прикладывали все силы по скорейшей организации массовых захоронений…
Он прочел всю газету, а потом снова прочел ее, медленно вчитываясь в каждое слово. А что ему еще оставалось делать? Закончив читать во второй раз, он аккуратно сложил ее, вышел на улицу и сел в свою машину. Сел и подумал, что теперь это не имеет никакого значения, в чьей машине он сидит, потому что с равным успехом может сидеть в любой другой машине. В этом мире перестали существовать проблемы разделения собственности, но он предпочитал находиться там, где уже когда-то находился. Жирная собака опять появилась на улице, но он не стал звать ее. Он сидел и думал, а скорее всего не думал, а просто сидел с отключенным сознанием, в котором беспомощно метались обрывки мыслей, так и не складываясь в законченное решение.
А когда очнулся, солнце поворачивало к закату. Он завел мотор и поехал вдоль улицы, время от времени останавливаясь и давая резкий, пронзительный гудок. Свернув на боковую улочку и продолжая методично сигналить, он объехал городок по кругу. Такой маленький городишко, который можно объехать всего за четверть часа и вновь вернуться к месту, откуда начал. Он никого не увидел, и никто не подал ему ответного сигнала. Зато он видел четырех собак, некоторое количество кошек, много бестолковых куриц и даже одну корову с обрывком веревки на шее, мирно пощипывающую траву городского газона. У парадных дверей нарядного дома, к чему-то деловито принюхиваясь, сидела большая крыса.
Более не задерживаясь в центре, он вернулся к самому, как он теперь уже знал, богатому дому этого города. Не забыв молоток, вышел из машины. Время интеллигентных колебаний и размышлений перед запертой дверью уже прошло, и после третьего свирепого удара путь его был свободен. Как он и предполагал, в гостиной стоял большой радиоприемник. Нигде подолгу не задерживаясь, он поднялся по лестнице, быстро осмотрел верхние комнаты, снова спустился вниз, осмотрел подвал и только тогда вернулся в гостиную.
— Ни души, — прошептал он и повторил громко, вслушиваясь в неожиданно по-новому прозвучавшие для него простые слова: — Ни души.
Он щелкнул клавишей приемника и удивился, что электроэнергия продолжает поступать в дома. Решив, что лампы достаточно прогрелись, осторожно тронул ручку настройки. Тишина… ни музыки, ни человеческой речи, а только треск атмосферных помех больно давили на барабанные перепонки. Он переключил диапазон на короткие волны и снова услышал только писк и скрежет. Хотелось зажать уши ладонями, не слышать более этого космического воя, но он медленно повторял свои поиски на всех диапазонах. «Конечно, — размышлял он, — какие-то станции безусловно продолжают работу, просто они не могут вести передачи все двадцать четыре часа, как раньше».
Он прекратил бесплодные попытки, оставил приемник настроенным на волну мощной, или бывшей мощной, радиостанции и лег на диван. Теперь, в какое бы время передача ни вышла в эфир, он обязательно услышит. Несмотря на ужас происходящего, его не покидало странное ощущение, что все это происходит не с ним, что он просто зритель последнего акта разыгранной на сцене вселенского театра великой драмы. Потом он понял, что это отличительная черта его характера. Он есть, был, когда-то был — а впрочем, какая разница — студентом, будущим ученым, а значит, одним из тех, кто больше умеет и предпочитает наблюдать, чем становиться участником событий.