Чувства обострились до предела. Ему мало обычных порций воздуха — он дышит порывами свежего ветра! Его обдает брызгами волн? Нет, он плывет по штормовому морю в неведомую даль, в будущее! Есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю, и в разъяренном океане средь грозных волн и бурной тьмы, и в аравийском урагане, и в дуновении чумы!..
Утренний свет прибывал, стал виден Везувий на горизонте, а совсем рядом, на пристани, — щит с расписанием пароходного движения.
Вшестером, в сопровождении карабинера, арестанты подошли к щиту. Отсюда от «сервицо рапидо», пароходы отходят трижды в неделю. В понедельник прямой рейс на Вентотене, туда 62,5 мили. Пароход в пути 5 часов 10 минут. По вторникам пароход идет по маршруту Неаполь — Прочида Искья — Санто–Анджело — Форио — Санто–Стефано — Вечтотенс. Рейс продолжается 8 часов 15 минут. В пятницу маршрут такой же, как и во вторник, но без захода в Санто–Анджело, рейс на 40 минут короче.
Сегодня пятница и, значит, можно быть уверенным только в одном — их не везут в Санто–Анджело.
Четырех молодых парней, соседей по цепи, долго держали в тюрьме, а сейчас ссылают без всякого суда. Поймали их при попытке сбежать к испанским республиканцам. Они допризывники, присяги не нарушили, просто не хотели «добровольно» помогать Франко. И судить их вроде бы не за что. Парни точно знали, что их ссылают на Вентотене, и были уверены, что других арестантов ждет тот же маршрут.
А Этьен сомневался: тогда бы их всех могли отправить прямым рейсом на Вентотене в понедельник. Зачем же их держали в «Кармине» еще четверо суток?
Единственная маленькая радость, которая за четверо суток случилась в тюрьме, — седовласый подарил ему свежий номер газеты «Пополо д'Италиа».
…Американцы сообщили итальянскому послу принцу Колонна, что морской атташе объявлен персоной «нон грата», и потребовали его немедленного отзыва.
…В Югославии свергли принца Павла, там проанглийское правительство. 3 апреля Белград объявили открытым городом, а 6 апреля в 5 часов 15 минут утра началась бомбардировка. Нацисты летали над крышами и безжалостно уничтожали город. 8 апреля наступила тишина. Тишину ту действительно можно назвать гробовой. Руины, семнадцать тысяч убитых. Не только люди, но и животные обезумели от ужаса. Хищники вырвались из клеток зоологического сада и бегали по улицам.
В Берлине в Шарлоттенбургском оперном театре поет Джильи. Он выступает с концертами в пользу Красного Креста…
Почти полтора года Этьен оставался в неведении о том, что творилось в мире, раздираемом войной, в первый раз читал он вчера газету. А в это утро, сидя на прибрежном валуне, он узнал много других новостей. Их сообщил тот самый седовласый узник.
Тем временем высветило набережную возле пристани. Напротив высился коричневый шестиэтажный дом. Окна закрыты ставнями, жильцы с вечера спрятались от дневного зноя, которого сегодня не будет.
Набережная выстлана мелким диабазом, вдоль нее тянется кирпичный парапет с бетонированным покрытием.
Бульвар засажен платанами. Валуны, брошенные в воду перед набережной, оберегают ее от ударов штормовой волны.
Пассажиров сегодня совсем немного. Приближалась минута отплытия, а арестанты продолжали сидеть на берегу и ждать. Капрал уже несколько раз бегал на пристань, что–то там узнавал, возвращался обеспокоенный, снова убегал.
Пока они торчали на набережной, седовласый рассказал Этьену, что у Антонио Грамши тоже был очень тяжелый переезд из Палермо на Устику. Трижды его возвращали в тюрьму в Палермо, так как пароход не мог совладать со штормом и довез Грамши к месту его заключения только в четвертый раз.
Капрал карабинеров стоял возле сходней, переброшенных с пристани на пароход, и ругался с капитаном. Всех слов разобрать нельзя было, но можно представить себе, как они кричали друг на друга, если гул моря не мог заглушить голосов и обрывки темпераментного спора долетали до набережной. Капрал подошел к заключенным и объяснил: пароход не швартуется у острова, куда они направляются. А лодка с острова не сможет подойти к пароходу, волнение превышает шесть баллов.
Сидя на валунах, арестанты видели, как их пароход выбрал якорь, отошел от причала и отважно двинулся в штормовое море.
С пристани возвращались в душевном смятении, и нельзя было угадать: к лучшему или худшему, что капитан парохода отказался взять их на борт.
Все сильно проголодались, седовласый староста тяжело вздохнул и напомнил, что в местных тратториях подают спагетти «аль денте», что значит «на зубок»; в Неаполе спагетти приготовляют потверже, чем в других местах. А другой сосед невпопад запел в арестантском автомобиле «Прощание с Неаполем».
Этьен уже без особого интереса смотрел на утреннюю жизнь улиц. Автофургон стоял у светофора, пропуская трамвай, и он увидел вывеску у подъезда дома: пансион «Бон сежур», что в переводе с французского дословно значит — хорошее местопребывание.
Да, есть такие счастливцы, которые могут приехать в Неаполь, поселиться в пансионе «Бон сежур», посещать картинную галерею во дворце неаполитанских королей, ходить вечерами в оперный театр.
На тротуаре у перекрестка он увидел круглую башенку. Да это же афишная тумба! Обклеена выцветшими на солнцепеке афишами, они ошметками свисали с ее округлых боков. Этьен успел увидеть набранные крупно пять букв «Тоска», вспомнил, что Энрико Карузо родом из Неаполя и здесь начал свою фантастическую карьеру.
Но как только автомобиль подбросило на выбоине, дернулась и лязгнула цепь, связывающая пассажиров, Этьен забыл про Энрико Карузо и вспомнил про его тезку, старого тюремщика из Кастельфранко.
Кто будет сторожить его сегодня в неаполитанской тюрьме? А вдруг это — последний тюремщик в жизни? Может, его увезут на вольное поселение? Вернут имя и фамилию? Забудут его номер 2722, и в ушах перестанет звучать ржавая симфония тюремных засовов, замков, щеколд и решеток?!
Он сошел со ступеньки арестантского автомобиля измученный. Не сама по себе поездка и не бесплодное ожидание на пристани утомили его. Он отучился воспринимать столько впечатлений, переваривать такое множество новостей.
94
У Этьена основательно распухли запястья, и он старался как можно меньше двигать руками. А соседи его, уже опытные кандальники, умудрялись скованными руками зажигать спички, скручивать цигарки, чистить апельсины, бинтовать ноги, шнуровать обувь. Одна девка с панели ловко подкрашивала губы и ресницы.
Противная все–таки штука эти наручники! Холодно — от железа еще холоднее, а когда жарко — железо вбирает в себя зной и не остывает до вечера. Разность температур железа и человеческого тела все время напоминает о кандалах. По–итальянски наручники называются «маньетти». Родственная связь со словом «манжеты» очевидна. Этьен усмехнулся: вот почему он всю жизнь не любил туго накрахмаленных манжет…
Их повели на вокзал ночью. Прошел слух, что арестантские вагоны ждут на путях сортировочной станции. Два карабинера держали концы длинной цепи, а цепь продели сквозь наручники всех шагающих. Шли напевая, весело переругиваясь и перекрикиваясь. В пестрой шеренге оказалось немало проституток, увиливавших от регистрации и медицинского освидетельствования. Их принудительно высылают из Неаполя под надзор местной полиции.
Два арестантских вагона прицепили к товарному поезду.
Он дотащился только до станции Парадизио. Оттуда и политических, и уголовников, и проституток отправляли машинами в Формию.
В этот момент откуда–то взялся крикливый офицер и наорал на капрала. Из обрывков их громкого разговора Кертнер понял, что в Формии «блошиная вонючая тюрьма с общими камерами» и туда иностранца везти не следует.
Кертнер остался в одиночестве. Капрал нанял бричку и повез его в местный полицейский участок.
Этьен забыл в вагоне ломоть хлеба, выданный ему на дорогу, и мучительно проголодался. Может, от свежего морского воздуха? Или от утренней прогулки по Неаполю?
Он попытался узнать у капрала, где окончится его маршрут, куда его отправляют. Но капрал — трус или чинуша? — только развел руками: не имеет права сказать. Этьен усмехнулся: насколько в старину все было проще и удобнее, во всяком случае для конвоиров. Вспомнить хотя бы Палаццо дожей в Венеции. По крытому Мосту Вздохов переводили заключенных из дворца в тюрьму, на другую сторону узкого канала. Впрочем, с теми, кого ссылали в дальние края, хватало мороки и у средневековых стражников.