— Эй, — заорал один из рабочих, когда мы залезали в вагон, — а где деньги?
Юэн протянул ему толстую пачку российских рублей. Двери с шумом закрылись. Мы оказались в кромешной темноте.
11. Никогда еще грязные волосы не выглядели столь хорошо: от Читы до Магадана
Чарли: — Не могу поверить, что нам это удалось! — прокричал Юэн в темноте. — Фантастика!
Поезд дернулся, затем снова замер. Он готовился к отправлению, мы сели как раз вовремя.
— Блин, ну и где мы? — спросил я. В вагоне было жарко, я уже изнывал в толстом свитере. — Мы хоть туда сели? Эти придурки в курсе, что нам нужно в Тынду, а не куда-нибудь во Владивосток?
Раздались остервенелые удары по двери. «Вот, блин, — подумал я, — нас обнаружили. А может, мы и впрямь не на тот поезд сели, и нам нужно срочно вылезать». Дверь с грохотом открылась. Это был Клаудио. Грузчики закрыли вагон, а его не впустили. Впервые в жизни я увидел, что наш оператор — пускай даже немного — запаниковал, что его забудут. Он залез в вагон, и дверь в нашу душегубку вновь закрылась. Наши глаза медленно привыкали к темноте. Мотоциклы стояли в углу, там виднелось еще несколько ящиков и коробок, в остальном же вагон был пуст. Единственным источником света была узкая щель в углу под потолком. Я забрался туда и дернул затворку — света стало вполне достаточно, чтобы можно было ходить по вагону, ни на что не натыкаясь. Первым делом мы привязали мотоциклы к стенкам. Пока мы этим занимались, объявился какой-то железнодорожник и потребовал денег.
— Мы уже заплатили вашему другу, — пытался объяснить я, но не тут-то было. И тут до нас дошло, что это был лишь первый взнос — только за то, чтобы посадить нас на поезд. Теперь нужно было заплатить этому железнодорожнику — который, как вскоре мы выяснили, был охранником, — чтобы остаться в его вагоне. Я спросил его, сколько он хочет.
— Четыре тысячи? — возмутился я. — Двух тысяч вполне хватит!
Железнодорожник торговался за каждую копейку, в конце концов согласился на три тысячи с небольшим и затем показал нам вагон. Там имелось маленькое купе с двумя полками, где он ел и спал, и грязный, вонючий туалет, расположенный рядом с кухней. День только начинался, и солнце с самого рассвета немилосердно жгло стальные стены вагона. Снаружи было градусов тридцать, а внутри явно перевалило за сорок. Когда поезд тронулся, железнодорожник дернул две боковые двери, ведшие в его помещение. Двери открывались внутрь вагона, образуя нечто вроде крылечка, где можно было сидеть, наслаждаясь ветерком и покуривая, и смотреть, как мимо пролетает мир. Это была просто сказка.
Примерно через полчаса после отъезда из Читы появились еще четверо. Это были узбеки. Как и мы, они ехали зайцами и где-то прятались, пока поезд стоял на станции. Охранник, несомненно, получал неплохую прибавку к зарплате. Сперва мы ему заплатили, а потом и наши новые попутчики. Поезд, ведомый неуклюжим темно-синим электровозом с красной звездой спереди, состоял из четырнадцати вагонов. На каждые два вагона полагался охранник, и я уверен, что ни один из этих ребят не упускал возможности подзаработать. Перед остановками на крупных станциях охранники пробегали по поезду и отводили нас и остальных безбилетников внутрь вагонов, чтобы мы не попадались на глаза персоналу станции, совершавшему обход поезда. Уяснив через какое-то время правила, перед станциями мы уже сами отходили от дверей. Не то чтобы нас волновало, как бы охранник не попался — просто не хотелось, чтобы нас высадили с поезда.
Ехать по ровным рельсам со скоростью семьдесят километров в час, слушать плеер и смотреть на проплывающие мимо сосновые леса да станции, ну что может быть лучше. Я сидел в тамбуре голый по пояс, в грязных чумазых джинсах, просто предаваясь размышлениям, и все мои тревоги вроде того, что мы выбились из графика, потихоньку исчезали под стук колес. Ведь мы все-таки одолели Монголию и сумели пробраться на поезд, то есть справились со всеми проблемами, с которыми столкнулись — и, скорее всего, так будет и впредь. Даже когда мы застряли посреди монгольской пустыни со сломанным мотоциклом Клаудио, и тогда подвернулись местные жители и помогли его починить — так что никаких оснований для пессимизма не было.