Народ в совхозную контору только что начал подходить. По-понедельничному. По всему этажу были открыты настежь двери. И запах везде стоял тот, какой бывает в большом кирпичном доме, когда его еще не начали отапливать. Не канцелярский, а прохладный полевой запах.
Незапертой оказалась и дверь в партком. Иван Зотеич вошел и сел на жесткий клеенчатый диван дожидаться.
Жителев пришел вскоре, но видно было, что он зашел к себе в комнату только на минуту. Иван Зотеич знал их конторский распорядок: утром в понедельник у директора бывает летучка.
Жителев сел, посмотрел на старика, без слов, одним видом своим спрашивая: если есть какое-то дело — рассказывай, а то уйду опять. Но прежде, чем Иван Зотеич раскачался рассказать о своем, он вдруг рассмеялся и сказал нечто непонятное:
— Но все-таки черти же нерусского бога.
— О ком это ты? — спросил Иван Зотеич.
— Да-а, студенты тут у нас… — все с той же улыбкой отозвался Жителев.
Дело было в том, что в субботу он заходил к студентам, присланным помогать на уборке. Каждую осень их приезжало в село душ полсотни. К этому привыкли, и в Топориках было бы, наверное, много скучнее, если бы в какую-нибудь осень студенты не приехали. Кроме прямой помощи они привозили и много другого: веселое оживление на улицах, песни по вечерам, новые прически сельским девушкам.
Значит, в субботу Жителев зашел в общежитие к студентам. Он бывал у ребят почти каждый день, к девушкам, правда, заходил реже. В двух больших комнатах у парней были настланы дощатые нары, в изголовьях лежали скатанные одеяла. На некоторых «плацкартах» были брошены только ватные телогрейки.
Жителев спросил, найдутся ли рисовальщики-плакатисты. Ребята ответили:
— Это мы могем. Мы как-никак политехники.
Требовалось от них написать несколько лозунгов. На фанере масляной краской. Жителев отдал тем двум парням, которые взялись за это, текст лозунгов, сказал, где взять материал.
А в понедельник утром он пошел по селу и первым увидел лозунг против конного двора, исполненный со всем старанием:
«Товарищи совхозники! Поможем студентам убрать богатый урожай».
— Озорство, конечно, но не такое уж злокозненное, — все еще посмеиваясь, сказал Жителев старику. — Как бы ты поступил?
— А я бы сделал вид, что не видал, — живо отозвался Иван Зотеич. — Дал бы этому плакату повисеть дня два-три.
— Вот и я прошел, будто не видал. Потом, конечно, с возмущением снимем.
После этого Ивану Зотеичу стало еще труднее говорить о том, с чем он пришел сюда. Разве Жителев не знает об этом так же хорошо? Вот если бы знать, как это можно немедленно исправить…
Все же он рассказал о том, что собрал Колясников в свой багажник. Сказал, что на ближайшем партсобрании надо разговаривать именно о потерях.
— Пожалуй, да, — согласился секретарь.
У Жителева в плане на этот месяц была назначена экономическая конференция. И он думал над тем, как ее лучше провести. Не хотелось поступать так, как нередко еще делается: заранее расписать, кому о чем говорить. Может, и не нужно, чтобы конференция получилась очень министериальной. Это было, между прочим, старика Укладникова словцо. Но все же по какой-то ясно очерченной колее должно все катиться.
В конце концов у них, и верно, получилось что-то среднее между производственным совещанием и конференцией.
В последнюю минуту Жителеву пришло в голову, что надо бы обстоятельно записать все то, что люди будут там говорить. И он попросил секретаршу Софью Васильевну прийти в зал с ее тетрадкой. Жителев знал, что самой опытной стенографистке нелегкий труд одной, без сменщицы, записывать три часа подряд скорую человеческую речь и потому сказал:
— Всякое водолейство вы нам не пишите. Но самое деловое…
А на другой день к обеду Софья Васильевна принесла ему страниц пятнадцать своих записей, которые успела расшифровать и начисто переписать на машинке.
Жителев полистал, перечитал эти страницы.
Первым, ревматически шаркая, прошел к скрипучей конторке, заменяющей у них в клубе трибуну, Иван Зотеич Укладников.
Жителев ожидал, что начнет он с того, о чем твердил все последнее время — с потерь. Но Иван Зотеич начал иначе. Одышливо покряхтывая, он сказал:
— Друзья мои, соратники! Три предмета человеку должно даваться как благо природы: воздух, вода и хлеб. Когда-нибудь так и будет, человек будет получать хлеб так же просто и дешево, как воду из колонки. Разве он этого не заслуживает?
Старик даже вспотел, пытаясь выразить что-то свое, глубоко прочувствованное. И его слушали терпеливо.
— Ведь когда-то в крестьянском бытье было как? Каждый для себя, что сумел своими руками, то и твое. Никому ты не обязан ничем, но и тебе никто не придет на помощь в нужде. И не жди. Может, меня спросят: зачем об этом напоминать? А затем, что так жили не одну сотню лет, а по-новому живем всего каких-то полвека… Сельское хозяйство нынче — сложное предприятие. Как армия, а может, еще сложнее того. И у рядового человека, естественно, бывает очень узкая задача. Все мои заботы и ответственность на два метра вправо, на столько же влево, да вперед сколько вижу, то есть до ближайшего пригорка. И каждый должен спокойно делать свое маленькое дело. Но вот беда: появилось у людей настроение — не видеть ничего пошире и подальше. Известно: в совхозе рабочий день — отселева доселева. В этом отношении стало, как в промышленности. Но мы не промышленность, и у нас нередко бывает — надо потрудиться, на солнышко не поглядывая. Мы рановато начали приучать людей к мысли, что теперь можно жить полегче. Кто постарше, еще помнят, как мы работали, скажем, в тридцатых годах. Убийственно порой работали…
Тут Укладникова прервали. Молодой парень, плотник из бердышевской бригады, сказал (и его никто не прерывал, потому что это становилось интересным):
— Так ты что же, тоскуешь по тому времени? Тебе, видно, хочется, чтобы мы и теперь убийственно работали? А времена меняются. Мы теперь хотели бы работать да похохатывать при том. Разве не в этом была всегда коренная задача?
— Нет, я бы никому не запретил работать да похохатывать. Но только время к этому еще не пришло. Кое-когда еще и вам придется потрудиться с натугой… Вы посмотрите на этого хохотуна, — продолжал Иван Зотеич, обращаясь уже ко всему собранию. — Ребята его возраста в тридцатых годах работали все лето в поле — от зари до зари. Иной почернеет с лица, как головня. Зима придет — в лесосеку, валит и возит лес до самой ростепели, живет в дымном бараке, варит себе обед на чугунной печурке в литровой банке из-под консервов. А потом когда-нибудь ночью у него с подсанок веревки украдут. И бывали такие минуты, что парню вдруг от всего этого жить не захочется. Но пройдет такое минутное настроение, и опять будто ничего… Конечно, люди так работали затем, чтобы мы теперь могли жить по-человечески. Но такую благородную тяговитость в работе надо и нынешним людям иметь хоть в десятой доле!.. А для того, чтобы нам, великой армии аграриев, было легче воевать, и так много сделано. Ленин когда-то мечтал о ста тысячах тракторов, а у нас их теперь миллионы. И я бы сказал: мы перенасытили сельское хозяйство техникой. Создается противоречивое положение: техники даже больше, чем нужно, а нужных машин не хватает. Возьмите комбайны: на балансе совхоза их числится около семидесяти, а давайте пройдем по отделениям, да поточнее сочтем, да преждевременно брошенные, где-нибудь на задворках стоящие восстановим — и окажется у нас их больше сотни. Так-то.
О потерях Иван Зотеич не упустил-таки сказать. Уж в заключение поведал о том прискорбном опыте, который проделал Колясников, собравший на пяти километрах пути в придорожных кюветах столько-то ведер картофеля и столько-то кочанов капусты.
— Все мы видим случаи небрежного обращения с хлебом, но почему-то помалкиваем. А надо бы в колокол бить. Почему в старое время у каждого крестьянина имелись для укрытия и подстилания под хлеб хоть какие-нибудь пологи, хоть самые немудрые, сшитые из половичков? А у нас обыкновенное дело — валить вороха зерна прямо на стерню. Почему у нас нет до сих пор специальных машин для зерна? Под любой товар есть специальные машины — под молоко, под бензин, под кинопередвижки. Даже пьяных возить есть специальные машины. Только хлеб возим в каких попало кузовах, открытых ветру, пыли и дождям. На железной дороге на вагонах наносят краской надписи: «Годен под хлеб». Почему не сделать так же и с грузовиками? И небольшое дело: снабдить их какими-нибудь крючьями на бортах, чтобы пристегивать прилаженный для этого брезент… Прошлым летом сыну пришлось побывать на Дальнем Востоке, на рыбопромыслах. Там для погрузки кильки имеются такие хитро придуманные кошели, в виде старинной сетки-мордовки, какими во вьюках возили сено. И вмещается в такой кошель ни много ни мало — тонны четыре. И сделан из какого-то особого материала, не то капрон, не то другое что. Значит, умеет промышленность, коли надо, придумать и сделать. А пшеничка наша дешевле, что ли, той благословенной кильки? Нет, лениво думают над нуждами нашего сельского хозяйства люди науки.