Но приметил это Лушников после. Поначалу же, выйдя к переправе, к немалому своему удивлению, он заметил группу пацанов, которые в ожидании чего-то переговаривались меж собой. «Чего это они?» — подумал управляющий, и тут же пришла догадка: так посмотреть же пришли, ребячье это дело — любопытствовать. Может быть, на этом же самом месте и ты стоял в то вешнее утро, Федор Лушников, стоял в кругу дружков, следя за звонким топором однофамильца…
Первым подогнал к Нице гусеничную машину со сцепкой сеялок Карасев; как бы все еще продолжая сердиться на управляющего, он спрыгнул с подножки на землю, буркнул что-то под нос вместо приветствия и пошел вдоль берега, высматривая, где поглубже.
И тут же Лушников услышал приближавшийся рокот еще одной машины.
Валерий, сосредоточенно сидевший за рычагами, старательно поставил свой трактор бок о бок с карасевским, пробасил:
— Где паром-то? Запаздывает?
— Ты, прежде чем спрашивать, на часы бы взглянул, — сказал Федор Николаевич. — Договаривались на шесть, а шести нету пока.
Тем временем подъехал на мотоцикле главный агроном колхоза — видимо, узнал о лушниковской задумке.
— Значит, штурмом решили брать?
— Штурмом. Или мы не солдаты и штурмовать разучились?
— Я вот подумал, может, с денек-то переждать? — вопросительно глянул главный. — Кажется мне, вода на убыль должна пойти… А тут, как ни говори, с риском связано.
Выждав, когда агроном выскажется до конца, Лушников ответил:
— Нет, надо начинать сегодня. За день земля пересохнет. Другое дело, если бы прошел дождь — можно было бы еще пару дней переждать. Но дождя-то нет… Сам видишь, как солнце палит…
Главный агроном ничего не сказал на возражение Лушникова. За годы совместной работы он убедился в богатейшем опыте Федора Николаевича, в умении наладить дело, в безошибочности его решений — словом, привык надеяться на управляющего отделением колхоза «Урал», будто на самого себя, и на этот раз в душе тоже согласился с ним. Невозможно было не согласиться, — ведь Лушников вырос на этой земле, знает ее, как свои пять пальцев.
Главный агроном не однажды думал о том, что после вхождения лушниковского хозяйства в укрупненный колхоз «Урал» Федор Николаевич мог бы по праву возглавить его (таково, кстати, было общее мнение на колхозном собрании). Но Лушников отвел свою кандидатуру: пусть руководит хозяйством специалист с высшим образованием, каковым я не обладаю, а от меня будет больше пользы, если останусь управляющим отделением. И опять-таки трудно было не согласиться с этим… Время показало, что прав был Федор Николаевич: недаром засверкала на его груди Звезда Героя Социалистического Труда.
…С верховьев Ницы подходил паром, обычный речной понтон. Спускаясь по быстрому течению, катер еле-еле постукивал мотором, так что моторист, молодой коренастый парень, без труда услышал голос Карасева:
— Толкай паром на меня! Здесь поглубже будет!
И только тогда взревел мотор, катер содрогнулся, сопротивляясь течению реки, и моторист, хорошо знавший свое дело, подогнал паром точно к тому месту, где стоял Карасев. Паром не был вместительным — не больше одной машины можно было завести на него, и, оставив сцепку на берегу, Карасев первым сел за рычаги, медленно въехал по спущенному трапу на понтон, разом осевший под тяжестью.
Лушников стоял подле сеялок, как вдруг донеслись до него голоса пацанов:
— Ишь ты, просел-то…
— Трактор бы не пал в воду…
— Ха, не пал! У Федора Николаевича не упадет.
Лушников даже вздрогнул от негаданного совпадения — уж не почудилось ли, совсем недавно припоминал ту давнюю переправу… Не оборачиваясь, чтобы не выдать, что подслушал разговор, управляющий подошел к сыну:
— Вместе поедем.
— Боишься, что ли, за переправу, батя?
— Нет, не о том я… Захотелось нынче силенки испробовать…
Рано вывели трактористы свои машины из мастерских, а к севу приступили не раньше полудня, — пока переправили трактора на поле-остров, затем сеялки с мешками гороха, времени ушло немало. И вот пошли машины, пошли по пылящему желтоватой пыльцой полю, и Лушников видел перед собой вспаханный простор, чувствовал ладонями дрожь металлических рычагов. И забылись, как будто бы их и вовсе не было, все хлопоты и тревоги; все забылось — осталось лишь поле, которое ждало зерна.
Гонов после пяти, когда засыпали очередную партию семян, управляющий поглядел на Александра Петровича Карасева и порадовался — пропала утренняя его хмурость, неприветливость, он словно светился, как небо над полем, и как бы напевал что-то себе под нос, что именно, правда, угадать было невозможно. А еще через полдесятка гонов, при новой засыпке гороха, тракторист подошел к Лушникову:
— Оно, значит, так сказать нужно… Вот с тобою в паре, Николаич, я хоть какие дороги бы прокладывал… Крепко ты мне на пятки наседаешь.
Лушников прищурил глаза.
— Со мной-то, стариком, ладно еще соревноваться… То ли будет, когда сын за рычаги сядет.
Уже низехонько стояло солнце, когда, переправившись через протоку на лодке, управляющий шел к ожидавшей его машине. «Вот ведь увлекся! — корил себя Лушников. — Ну сделал бы гон-другой, отвел душу — и ладно. А то соревнование целое закатил!»
Однако хорошее настроение брало верх — сев начался, как и положено ему было начаться, и приятно ныли ладони, словно до сих пор были зажаты в них мелко дрожащие рычаги.
— Домой, Федор Николаевич? — приоткрыл дверцу «газика» шофер.
— Нет уж, на ферму гони, — ответил Лушников, поудобнее устраиваясь на переднем сиденье.
— Так ведь поздно уже…
— Застанем. Вечерняя дойка через десять минут кончится.
Шофер усмехнулся и головой покачал:
— Вот, Федор Николаевич, по совести скажите. Хоть раз вы домой вовремя возвращались? Что-то не могу и припомнить такого.
Лушников ответил не сразу, проводил взглядом убегающий березовый мысок, посмотрел, как ширится на солнце успокаивающаяся, но все еще полноводная Ница, и только после этого сказал:
— Недавно в Свердловске, на конференций, выступали ребята из филармонии. Славную песню исполнили… Как это там?
— Э-э, Федор Николаевич, вам-то трубач точно забыл сыграть отбой.
— Забыл, говоришь? — Лушников прищурился то ли от наполовину севшего за горизонт солнца, то ли от подкравшейся улыбки. — Тут уж ничего, браток, не поделаешь. Ему, трубачу, виднее…
Владимир Удачин
ИНДУСТРИАЛЬНАЯ КУРОЧКА-РЯБА
Директор Свердловского треста Птицепром Матвей Петрович Ялухин роста невысокого, ходит мягко, глаза добродушны за стеклами очков. Кажется, человек отрешен от всяких забот, и со стороны трудно, пожалуй, признать в нем крупного руководителя. С ним всегда легко завязывается интересный разговор, у него непременно есть какая-нибудь новость для прессы. Общительный, приветливый человек.
Лет пять назад встретил его на ходу: «Куда спешите?»
— Вот! — Он показывает телеграмму с красной полоской. — Министр поздравляет. Выполнили пятилетку по производству мяса за четыре года. Лечу в Москву — утрясать планы на следующую. Интересная, слушай, предстоит работа: хотим делать вторую революцию в птицеводстве — почти вдвое увеличить производство диетического мяса. Добиться этого — и спокойно ушел бы на пенсию…
«Революцию» Ялухин помянул не для красного словца. Птицеводство твердо встает на индустриальные рельсы. Кто-кто, а он понимает, что это такое. Еще до войны директорствовал в Балаирском птицесовхозе, имевшем немалые достижения. Потом были другие должности, другие точки на карте. А когда после мартовского, шестьдесят пятого года, Пленума ЦК КПСС был создан Птицепром СССР, а на местах — специализированные птицеводческие тресты, в Свердловске такой трест и возглавил он, Матвей Петрович Ялухин.