Аустра подошла. Она стояла так близко, что Зандав почувствовал еле уловимый запах ее волос, и им овладела какая-то смутная тревога. Чтобы освободиться от нахлынувшего ощущения, он крепко стиснул кулаки, затем разжал их, но странное чувство не покидало его: неудержимо тянуло прикоснуться к руке девушки. Она взглянула ему в глаза, благодарно улыбнулась, и опять все было так, как в тот день, когда они встретились впервые, — неестественная натянутость, смущение и какое-то странное влечение. Они стоят, молчат и смотрят друг на друга. Но вот за дверью раздаются шаги. И тут внимание обоих переключается на этот звук, и вдруг они разом понимают, что никто не должен догадываться о том, что они видят и чувствуют. Зандав направляется к себе в комнату и, не оглядываясь, закрывает за собой дверь, а Аустра, трогая пальцами щуку, разглядывает острые зубы озерной хищницы. При виде ли их или по другой какой причине она вздрагивает и прижимает руку к груди.
А тем временем тихий дом живет безмятежной жизнью. Люди занимаются своими делами, думают свои думы, изредка разговаривают между собой. Жизнь течет спокойно, словно тихие струи реки, увлекая за собой людей, попавших в ее поток. Все они заняты лишь собою и только иногда, когда это необходимо, обращают внимание на окружающих. Никто из них и представления не имеет, что где-то совсем рядом начали бушевать страсти.
Весь вечер Зандав молчалив. Поужинав, он садится в свой угол за печкой и задумчиво курит. Его слух точно раздваивается. Он бессознательно ловит все звуки, рождающиеся в комнате, но внимание не осмысливает их, зато он внимательно прислушивается к каждому звуку за стеной — к тихому невнятному говору, к шарканью ног, и всякий раз, когда кто-то приближается к дверям, Зандава охватывает волнение.
Тихий дом живет своей размеренной жизнью.
Она привычна, ненавязчива, как спокойное дыхание, и никто ее не замечает. А когда в людскую входит Аустра, ее появление производит на присутствующих не большее впечатление, чем струя воздуха, вслед за ней ворвавшаяся в дверь. Нет, даже гораздо меньше, потому что Зете говорит:
— Прикрой, дочка, дверь, а то мы замерзнем, как тараканы.
Но Алексис Зандав воспринимает ее приход иначе, и, когда глаза Аустры встречаются с его взглядом, в нем загораются непонятные искорки, их никому не видно, но они обжигают Аустру.
— Отец хочет потолковать с вами, — говорит Аустра.
Зандав встает. Почти час беседует он с Эзериетисом. Оба считают, что рыбная ловля пойдет хорошо, и оба довольны. Здесь огонь ярче, чем в людской, свет лампы бросает отблеск на лица мужчин: одно бледное, спокойное, другое пламенеет золотистым огнем. Изредка к ним заходит Аустра, она что-то приносит, что-то берет, и Зандав украдкой посматривает на нее.
А искорки летают, вспыхивают красным огоньком над безмятежной жизнью обитателей, сталкиваются двумя встречными вихрями в спокойном раскаленном воздухе. Растет незримый прилив — сила притяжения луны вздымает грудь моря, и на тихом побережье глухим эхом отдается шум прибывающей воды. Зандав, ты заметил, как низко-низко летали над водой птицы? Жди ветра и бури…
4
Алексис Зандав родился и вырос у моря, в уединенном рыбацком поселке, насчитывавшем не более дюжины домов. Нищей и убогой была его родина, и такими же нищими — населявшие ее люди. Леденящий северный ветер с силой обрушивался на побережье, августовские штормы поднимали морские воды почти до самых дюн, и на взморье тогда не оставалось ни клочка сухой земли.
Алексис с десяти лет начал помогать отцу ловить рыбу. Это было дело, которое он изучил до мелочей и любил больше всего на свете. Да, правду говоря, он ничего другого и не знал, кроме маленького, скромного, заполненного суровым трудом мирка, песчаных дюн и своенравного моря. Но для него этот мир был прекраснейшим на свете. Даже в тех редких случаях, когда он оказывался вне этого мирка и имел возможность сравнить его с другими местами, убеждение Алексиса не менялось. Военную службу он нес во флоте, и ему можно было остаться на сверхсрочную службу, но он отказался. Дома все-таки лучше всего. Пусть он там не видел ничего, кроме серых лачуг и голых песков, пусть там росли только кривые сосны, кусты ивы и колючки, все же нигде он не чувствовал себя так вольготно, как здесь. Возможно, это была даже не любовь — он никогда не задумывался над своим отношением к этому мирку, но все здесь казалось ему нужным и само собой разумеющимся, как рыбе кажется совершенством вода, а птице — ее стихия: воздух. Труд, более тяжелый и опасный, чем труд многих других, не казался ему обузой, ведь все здешние люди — рыбаки, и это дело было смыслом и содержанием их жизни. Мерзнуть, мокнуть, проводить бессонные ночи и носиться во власти шторма по морю, подвергая свою жизнь опасности, — все это относилось к делу, и никто не думал уклоняться от этого. Из поколения в поколение передавались обычаи, не менялся образ жизни, и это сделало характеры людей поселка замкнутыми, сдержанными и тяжелыми.