Павел Карлович отыскал на карте Остоженку. В том месте, где отряд Добрынина охватывал клещами штаб, нарисовал скобу, похожую на подкову.
Если б артиллерия… Он мечтательно подумал о пушках, которые сшибли бы пулеметчиков с колокольни, с башни Зачатьевского монастыря, проломили бы стены штаба.
В донесении, зашитом в кофту Люсик Лисиновой, он просил Московский ВРК прислать батарею и пулеметы.
Где же Лисинова? Добралась ли?
Он послал донесения и более надежным, кружным путем, через Дорогомилово…
Штернберг откинулся на спинку стула, зажмурился, давая отдых глазам и сосредоточась.
В ту ночь, когда он уезжал из Моссовета в Замоскворечье, к Скобелевской площади подошла батарея с Ходынки. Прикатил на самокате Ян Пече, побывавший в мастерских тяжелой осадной артиллерии. Рабочие восстановили шестьдесят орудий из четырехсот. Самые мощные из них поставлены возле Введенского народного дома на случай обстрела Казанской, Николаевской и Ярославской дорог, на случай, если к Рябцеву на помощь придут эшелоны…
Наконец, он мысленно перенесся к Большому Каменному и Москворецкому мостам. Ему не надо было открывать глаза, чтобы проследить по карте кратчайший путь от этих мостов к Кремлю, к кремлевскому арсеналу, к оружию. В его сознании нерасторжимо соединились два слова: «Пробить коридор!»
Так он сидел пять, может быть, десять минут, вытянув под столом ноги и зажмурясь, пока не скрипнула дверь. Вошла Зинаида Легенькая.
Зина была в намокшем платке, с рабочей сумкой через плечо, в мужских сапогах. Она остановилась у стола и сдавленным голосом произнесла:
— Все. Юнкера в Кремле.
Он посмотрел на нее осуждающе, даже зло, будто можно было укорить ее за весть, с которой прошла она сквозь вражеские патрули; глянул в ее черные, встревоженные глаза, ждавшие от него утешения, спросил:
— Какие у вас факты?
Она вздохнула, положила на колени мокрый платок, обнажила по-мальчишечьи коротко остриженные волосы, утерла влажный лоб.
— Факты?
Зина рассказала все по порядку.
Паня Крюкова шла по трамвайной линии, а она, Легенькая, подошла к Спасским воротам, потом к Никольским и отбивала поклоны. Сколько поклонов, столько заметила юнкеров.
У Никольских ворот ее остановил офицер, спросил, куда идет, и, узнав, что на работу, махнул рукой:
— Никакой работы не будет. Сегодня праздник, мы взяли Кремль, будем вешать большевиков.
Когда они поравнялись с Троицкими воротами, то видели своими глазами, как из ворот выходили и выезжали юнкера и офицеры, а еще позже слышали стрельбу. Кто стрелял — неизвестно, стрельба доносилась из Кремля…
— В котором часу вы слышали стрельбу?
Зинаида ответить не успела. Появился посыльный с донесением. Ревком станции Москва-Павелецкая сообщал, что в Кашире остановлен эшелон Казаков. Казаки высадились, переправились на противоположный берег Оки и взяли курс на Москву…
— Отдыхающих в зале поднять по тревоге, — приказал Штернберг дежурному. — Всех членов ВРК — ко мне!
XII
Он лежал на нарах в духоте и смраде казармы. Форточки открывать стражники запретили.
— Стекло выдавить, а? — неуверенно предложил сосед, багровый от жара, с мутными слезящимися глазами.
— Стекло? — переспросил кто-то. — За стекло всех перестреляют. Терпи.
— И так перестреляют, — отозвался голос.
Из-за духоты дышать становилось все труднее. Он вспомнил, как дышат рыбы, выброшенные на берег, — судорожно разинув рты, вздрагивая.
Воздух словно подогрели на спиртовке. Отчего же треплет озноб? Сначала легко, словно мышь пробежала по спине, защекотало, потом затрясло как в лихорадке.
Наверное, все от раны. Рана у него в боку, жжет, кровоточит. Каждые десять — пятнадцать минут тянется рука, хочется проверить, может, кровь свернулась, на куртке сухая корочка? Черта с два! Мокро.
Товарищи перевязали. Один не пожалел нательную рубаху, изорвал на полосы, связал эти полосы, перетянул бок. Вроде бы полегчало. Да нет, самообман. Вдобавок ко всему узелки впиваются в тело. Как ни повернись — нескладно.
Жестко на нарах. Не привык Ангел ни сладко есть, ни мягко спать, но так жестко еще не бывало. И на душе пакостно, противно-препротивно. Злость на себя берет, обида душит. Его, старого боевика, обманули как мальчишку, на убой, как барана, поволокли.