Клавдия Ивановича потом прошибло, тошнота в горле подступила, руки-ноги похолодели. Живой!
Так вот все это ночью привиделось, и уже не один мертвец, все они зашевелились, задвигались. Кукин задом, задом подался к выходу из подвала, на пути пятерня растопырена, пальцы негнущиеся, сухие, как осенние ветки, ногти синие, мертвецкие!..
А в Кремле — шабаш сплошной. Одни пьют, другие большевиков дубасят, душу отводят. Нечасто бывает, что победу на блюдечке подносят. Ведь ясно: без арсенала, без оружия Советы, как кошка без хвоста.
Переверзев охмелел от удачи. И Кукин рад-радешенек: конец близок. А на другой день Рябцев штабс-капитана затребовал, штабс-капитан Кукина с собой прихватил.
Полковник Клавдию Ивановичу не понравился» маленький, лицо желтое, вялое, как жеваный лимон. На победителя не похож и на командующего не похож. Китель расстегнут, рука пухлая, и на мизинце ноготь длинный.
— Охраной арестованных займитесь лично, — приказал Рябцев штабс-капитану. — Если из Кремля убежит хоть один арестованный, если расскажет рабочим… Москва осатанеет. Глядите в оба!
Сказав это, полковник осекся. Переверзев стоял перед ним, опустив руки по швам, сверкая единственным глазом.
Штабс-капитан не заметил или сделал вид, что не заметил обидный оттенок сказанного.
— Завтра Москва будет у ваших ног, господин полковник, — заверил он.
Рябцев, видно, не разделял подобного оптимизма. Он устало покачал головой:
— В Сокольниках большевики обнаружили эшелон с оружием. За ночь оружие развезено по ревкомам.
— Казаки на подходе, — вставил Переверзев.
— Какие казаки? — поморщился Рябцев.
— В Кашире высадились, — напомнил штабс-капитан.
Полковник безнадежно махнул рукой:
— Замоскворецкие агитаторы повернули казаков назад…
Рябцев поднялся из-за стола, брезгливо повел губами, скользнул взглядом по Кукину, сказал штабс-капитану:
— Спускайте своих людей. Час пробил!..
Клавдий Иванович свернул в переулок. Справа тоскливо поскрипывала, раскачиваемая ветром, калитка. На москательной лавке висел большой амбарный замок. А за лавкой, за двумя плюгавыми домишками, виднелась чайная Кукина и Степанидовой, стояла как ни в чем не бывало, с высокой бочкой, подставленной под дождевой желоб.
Из чайной доносился привычный голос граммофона — голос пел про очи голубые, которые погубили молодца, слышался глухой гул мужской речи, Кукин рванул на себя дверь и вошел в помещение.
Бог мой, такого многолюдства здесь он не видывал. За столиками, не раздеваясь, сидели солдаты и рабочие. Хлебали чаи, делили на пайки кирпичики хлеба. У стен стояли прислоненные берданки. Говорили все разом, курили. Из-за дыма Клавдий Иванович не сразу разглядел Василису. Она, как всегда, восседала за своей стойкой. В лице ее как будто никаких изменений не произошло. Лишь приблизившись, он уловил, что она поникла, лишилась той гордой осанки, которая ее отличала, в глазах исчезло спокойное довольство, появилась затаенная нервозность.
— Живы? — тихо и покорно спросила Василиса.
— Как видишь, — буркнул Клавдий Иванович. — Что это?
Он повел головой в сторону столиков, откуда доносился многоголосый гул.
— Прикрепили, — чуть шевельнула губами Василиса.
— А деньги?
— Деньги? — прошипела она и сложила пухленькие пальцы в кукиш.
— А деньги?! — наливаясь яростью, повторил Кукин.
— Тише, — глазки Василисы зло сузились. — Подымись в светелку.
На столике с многочисленными флакончиками из-под духов лежал синий листок. В нем писалось о том, что все продукты из чайной Кукина и Степанидовой реквизируются для нужд революции и что оплата будет произведена после окончательной победы.
Расписался председатель Замоскворецкого ВРК П. Штернберг.
Р-р-рек-визировать!
Резкий звук, похожий на другие рычащие — р-р-разорить, р-р-растоптать — больно резанул ухо.
Кукин вобрал в плечи голову, все в нем сжалось, напружинилось: за синим листком стоял бородатый астроном, стояли версты между обсерваторией и университетом, стояли стылые вечера в Никольском переулке, стояли дни, месяцы, годы.
Этот бородач всегда был недоступен и страшен, непонятен и могуществен, — огромный, большерукий, широкоспинный, и не Кукин его, а он Кукина настиг, чтобы р-р-разорить, р-р-растоптать…
Клавдий Иванович бросился в Манькину каморку. В каморке была неотапливающаяся печка с замурованным дымоходом. Там спрятал Кукин револьверы, гранаты, патроны.
В каморке не осталось следов Манькиного пребывания: голая железная койка, большой гвоздь в стене, на котором прежде висела ее убогая одежонка.